Нил Гейман - Лучшие рассказы [litres]

– Я так понял, что вы-то ее голос слышали.

Он усмехнулся.

– Она сказала: «Мальчик, ты не посмотришь, куда подевалась моя пелерина?» – а когда я ее принес: «Ты хороший мальчик». А мужчина, что был с ней, сказал: «Не дразни прислугу, Джун», – и тогда она мне улыбнулась, дала пять долларов и сказала: «Он не против, правда, мальчик?» – и я только затряс головой. А она сделала так губами, знаете?

– Муа?

– Типа того. И я почувствовал это вот здесь, – он похлопал себя по груди. – Эти губы. Из-за них все на свете позабудешь.

Он прикусил нижнюю губу и сосредоточился на вечности. Я не знал, где он сейчас, в какой эпохе. Наконец он снова посмотрел на меня.

– Хотите видеть ее губы?

– В каком смысле?

– Идемте за мной.

– И что это будет? – Я уже представил себе отпечатки губ, застывшие в бетоне, как отпечатки ладоней перед Китайским театром Граумана [22].

Он покачал головой и поднес свой корявый палец к губам. Молчи .

Я закрыл свои книги. Мы пересекли двор, а когда добрались до маленького пруда, он остановился.

– Посмотрите на Принцессу, – сказал он.

– На ту, что с красным пятном, да?

Он кивнул. Рыба напомнила мне китайского дракона, такого же мудрого и бледного. Рыба-призрак, белая, как старая кость, если не считать алого пятна на спине, длинного и изогнутого. Она затаилась в пруду, слегка покачиваясь и как будто размышляя.

– Вот, смотрите, на спине, – сказал он. – Видите?

– Я не совсем понимаю.

Он помедлил, глядя на рыбу.

– Может, вам лучше присесть? – Я сам не ожидал, что так проникнусь возрастом мистера Дундаса.

– Мне платят не за то, чтобы я сидел, – сказал он очень серьезно. А потом добавил, словно объясняя малому ребенку: – В те времена, казалось, все это были боги. А теперь сплошь телевизор: мелкие герои. Мелкие людишки в ящике. Я кое-кого из них здесь вижу. Мелкие людишки.

Звезды в былые времена – это были гиганты в серебристом свечении, огромные, как дома… а если вы их видели живьем, они все равно были как дома́. Люди в них верили.

Здесь устраивали вечеринки. Если ты тут работал, ты не мог все это не видеть. Подавали и спиртное, и травку, и такое там творилось – вы не поверите. Как-то была тут вечеринка… фильм назывался «Сердца пустыни». Слыхали о таком?

Я покачал головой.

– Один из лучших фильмов 1926 года, наряду с «Чего стоит слава» с Виктором МакЛагленом и Долорес дель Рио и «Эллой Синдерс» с Коллин Мур [23]. О них-то вы слышали?

Я снова покачал головой.

– Ну а о Вагнере Бакстере? Белле Беннетт?

– А кто они?

– О, это были настоящие звезды в 1926-м. – Он минутку помолчал. – «Сердца пустыни». Они устроили вечеринку здесь, в отеле, когда закончились съемки. Подавали вино, и пиво, и виски, и джин, – это были времена сухого закона, но студии полицию, можно сказать, купили, и те смотрели сквозь пальцы; и еда была всякая, и развлечения; в вечеринке участвовали Рональд Кольман и Дуглас Фербенкс отец, не сын, и все занятые артисты и съемочная группа; им играл джаз-банд, они расположились вон там, где сейчас шале.

В тот вечер Джун Линкольн была в центре всеобщего внимания. Она играла в фильме арабскую принцессу. Арабов тогда принято было считать страстными и похотливыми. А теперь… ну, жизнь не стоит на месте.

Я не знаю, с чего все началось. Говорили, будто это был спор или пари, а может, просто она была пьяна. Я тогда подумал, что она пьяна. В общем, она встала, а джаз-банд в это время играл что-то медленное и нежное. Она подошла сюда, где я сейчас стою, и опустила руки прямо в пруд. Она смеялась, смеялась, как заводная…

Мисс Линкольн поймала подплывшую к ней рыбку и зажала в обеих руках; а когда вынула руки из воды, она держала рыбку прямо перед собой.

И тут я разволновался, потому что рыбок этих только что привезли из Китая, и каждая стоила двести долларов. Ну и мне, конечно, поручили за ними приглядывать. Правда, у меня из зарплаты за них бы не вычли. Но все же двести долларов – это была куча денег в те времена.

А потом она всем нам улыбнулась, и, наклонившись, медленно так поцеловала рыбу, прямо в спину. А та даже не дернулась, просто лежала в ее руке, а она целовала ее своими губами, красными, как коралл, а все, кто там был, засмеялись и одобрительно закричали.

Она пустила рыбку обратно в пруд, и какое-то мгновение та как будто не хотела от нее уплывать, застыла на месте, тычась ртом в ее пальцы. Но тут начался фейерверк, и она уплыла.

Ее помада была красно-красно-алой, и на спине у рыбки остался след ее губ. Вон, видите?

Принцесса, белый карп с ярко-красной отметиной на спине, шевельнула плавником и двинулась в очередное тридцатисекундное путешествие вокруг пруда. Красная отметина в самом деле напоминала отпечаток губ.

Он бросил щепотку рыбьего корма в воду, и все три рыбины, выпрыгивая из воды, кинулись его пожирать.

Я отправился обратно в свое шале, со своими книгами о давних иллюзиях. Телефон звонил: кто-то со студии. Со мной хотят поговорить о сценарной заявке. Машина приедет через тридцать минут.

– А Джейкоб тоже будет?

Но линия уже была мертва.

Встречался со мной Некто с помощником, очкариком в костюме. Это был первый здесь для меня человек в костюме, а очки у него были ярко-синие. Кажется, он волновался.

– Где вы остановились? – спросил Некто.

Я сказал.

– Это не там, где Белуши?

– Кажется, там.

Он кивнул.

– Он был не один, когда умер.

– Неужели?

Он потер пальцем свой острый нос.

– На вечеринке были еще двое. Оба режиссеры, из самых на тот момент известных. Имена вам ни к чему. Я узнал об этом, когда занимался последним фильмом про Индиану Джонса.

Повисло неловкое молчание. Мы сидели за огромным круглым столом, нас было только трое, и перед каждым лежал экземпляр написанного мной сценарного плана. Наконец я спросил:

– И что вы об этом думаете?

В ответ оба кивнули, почти синхронно.

А после попытались, приложив немало усилий, объяснить мне, насколько он им не по нраву, стараясь при этом не произносить слов, которые могли бы меня огорчить. Это был очень странный разговор.

– У нас проблема с третьим актом, – сообщили они, неопределенно намекая, что ни я, ни мой сценарный план, ни даже третий акт здесь ни при чем, и все дело только в них.

Им хотелось, чтобы люди были посимпатичнее. Чтобы свет был ярче, а тень темнее, и никаких оттенков серого. Они хотели, чтобы героиня была героической. Я кивал и делал пометки.

В конце нашей встречи я за руку попрощался с Австралийцем, а его помощник в синих очках проводил меня через путаницу коридоров, чтобы я вновь обрел внешний мир, и мою машину, и моего водителя.

Пока мы шли, я спросил, нет ли на студии фото Джун Линкольн.

– Кого?

Как выяснилось, его звали Грег. Он достал маленький блокнот и что-то в нем черкнул карандашом.