Исай Лукодьянов - Экипаж «Меконга»

Валерка засмеялся:

— Три: ноль в пользу «НИИтранснефти»!

— Юрик, — сказала Валя неожиданно задушевным голосом. — Напомни, пожалуйста, как написано в «Онегине»: «Любви все возрасты покорны», — а дальше?

— не задумываясь, продолжил Юра и вдруг осекся.

— Ага, попался! — радостно закричала Валя. — Это в опере поют, а у Пушкина совсем другое:

— Да знаю я, — оправдывался Юра. — Просто машинально сказал. С языка сорвалось…

— Проиграл, Юрочка, проиграл! — Рита захлопала в ладоши. — И нечего оправдываться.

— Попался, всезнайка хвастливый! — вторила ей Валя.

Литературная викторина продолжалась почти до полуночи. Было весело и интересно спорить и вспоминать прочитанные книжки, сидя у сигнального костра на необитаемом острове, и смотреть, как костер выстреливает золотые искры в огромное черное небо, а небо роняет в ответ падающие звезды…

Рекс тоже сидел у костра. Собачья этика не позволяла ему спать, когда люди сидят и оживленно беседуют. А спать чертовски хотелось. Иногда он ронял голову на грудь, но тут же рывком подымал ее, зевал и потягивался, изо всех сил тараща закрывающиеся глаза.

Наконец люди утихомирились и пошли в палатку спать. Рекс еще слышал, как Николай негромко сказал Юре:

— А островок у нас заковыристый…

Прошла неделя. Безоблачно было небо над островом Ипатия и — увы! — пустынно море вокруг. Ни дымка, ни паруса в синем пространстве. Коммодор Потапкин не расставался с биноклем — он висел у него на шее или лежал рядом на песке, когда коммодор работал на постройке плота. То и дело Николай поднимался на увал, оглядывал в бинокль горизонт.

По ночам несли вахту у сигнального костра.

Было похоже, что там, на Большой земле, люди начисто забыли о существовании архипелага…

Между тем жизнь на острове шла своим чередом. Был уже основательно налажен робинзоновский быт.

Утро начиналось с зарядки. Валерка наскоро повторял упражнения из «Гимнастики по радио», Валя занималась по женскому календарю, Николай — по системе Анохина, а Юра был верен системе «хатха-йога». К общему удивлению, оказалось, что Рита тоже сторонница индийской гимнастики. Правда, Юре до нее было далеко: гибкое тело Риты вытягивалось и сгибалось так, будто у нее не было костей. Проделав сложный комплекс упражнений, она ложилась на песок и полностью расслабляла мышцы — это была «савасана», «поза мертвого тела».

— Где ты научилась индийской гимнастике? — спросил Юра, когда Рита в первый раз проделала свои упражнения.

— Меня с детства приучил к ней отец, — отвечала она. — По-моему, в нашей семье это повелось с Федора Матвеева, моего далекого предка. Ведь он был женат на индуске.

— Вспомнил! — закричал Юра. — Ты еще в детстве всех нас во дворе удивляла: втягивала живот до самого позвоночника, помнишь? Правда, тогда мы не знали, что это называется «хатха-йога».

— Название я сама только недавно узнала, когда про йогу стали писать в журналах.

— А «раджа-йогой» ты, случайно, не занималась? — спросил Николай.

— Это же мистика. — Рита пожала плечами.

— А я знал одного балбеса, — продолжал Николай серьезнейшим тоном, — «раджа-йога» была его любимейшим занятием. Он достиг бы в ней высокого совершенства, если бы его не соблазнили куском колбасы.

— Ладно, ладно, — проворчал Юра.

— Так это был ты, Юрочка? — Рита засмеялась. — Зачем тебе понадобилась «раджа-йога»?

Юра ухмыльнулся, махнул длинной рукой:

— Пройденный этап…

— И тебя отвадили от нее колбасой? — Рита смеялась от души. — Я вспомнила записки Гумбольдта. Ты не читал их? Прочти обязательно. В Астрахани, на индийском торговом дворе, он видел факира. Этот факир несколько лет неподвижно сидел на месте, но охотно принимал в дар нюхательный табак.

Валерка захохотал. Юра сердито показал ему палец. Смешливый лаборант залился еще пуще.

— Табак! — вздохнул Николай.

После утренней ухи и кипятка с сухарями робинзоны принимались за работу.

Сооружение плота из-за разнокалиберности бревен и неопытности строителей подвигалось не очень-то быстро. После долгих трудов и споров удалось подобрать бревна и накрепко связать их по всем правилам: кольцо троса охватывало два смежных бревна, огибалось через поперечную ронжину и закреплялось деревянным клином, вбитым между ронжиной и бревнами. Много возни было с выдвижными килями, сделанными из обломков досок.

Мачтой плота служил яхтенный гик, укрепленный веревочными вантами и штагом. В кормовой части сделали рулевое весло из двух длинных шестов и сиденья стула — и то и другое было найдено в числе прочих даров моря.

С утра до вечера с отмели, на которой покачивался плот, неслись тюканье топора, визг ножовки и удалые песни.

Валерка, по просьбе женщин, стал обучать их технике спиннинга. Рита быстро овладела этим несложным искусством.

— Все хочу спросить вас, Валерик, — сказала она однажды, забросив спиннинг с прибрежной скалы. — Еще перед отплытием, помните, Коля сказал, что я должна была вас узнать. А я никак не могу вспомнить, где я вас видела раньше?

Валерка залился краской.

— Не дергайте! — буркнул он. — Рыбу напугаете… — И вдруг решительно добавил: — Вы на бульваре сидели. Прошлым летом… А мы подсели… Приставали, в общем…

Рита изумленно посмотрела на него:

— А!.. Это были вы? — Она тихонько засмеялась. — Ну, что было, то было. Забудем.

Она вспомнила тот давний вечер — и погрустнела, задумалась.

Когда дело дошло до оснастки плота, Юра стал обучать женщин, как он выражался, благородному боцманскому делу. Они довольно легко выучились делать сплесни и огоны. [51] Сплесень-соединение концов веревки без узла. Огон — плетеная проушина: петля на конце веревки. Валя удивилась, когда Юра показал ей, как вязать рифовый узел:

— Так просто? Я думала, что морские узлы такие, что трудно завязать и невозможно развязать.

— Наоборот! Они рождены тяжелой морской практикой парусного флота, — сказал Юра. — Морской узел рассчитан на то, что его вяжет или отдает человек, висящий на огромной высоте под ветром и снегом, в кромешной темноте. Иногда у него к тому же свободна только одна рука.