Исай Лукодьянов - Экипаж «Меконга»

Граф подошел к окну, распахнул его — и отпрянул с коротким криком. Из тени старого граба на него смотрел человек в плаще и широкополой шляпе. В следующий миг незнакомец перемахнул через подоконник. Он был смугл и молод, темные глаза его смотрели яростно…

— В вашем доме, граф, бдительная стража, — сказал он по-французски. — Мне не оставалось ничего иного, как прыгнуть через забор. Успокойтесь, я не разбойник.

— Кто вы такой, сударь? — спросил де Местр, несколько оправившись от испуга. — Что вам нужно в моем доме?

— Я Матвеев. И этим сказано то, что мне нужно.

Желтое лицо де Местра перекосилось. Вдруг с неожиданной для его старого тела прытью он метнулся к столу, к ящику с пистолетами.

— Ни с места, граф!

Из-под плаща незваного гостя на де Местра уставился черный зрачок пистолета. Граф отступил на шаг.

Поняв, что дело проиграно, старый иезуит заговорил ласковым тоном:

— Сын мой, не пристало вам грозить оружием старику. Очевидно, вас ввели в заблуждение…

— Молчите! — прервал его Матвеев. — Не затем изъездил я Францию и Италию, разыскивая вас, чтобы слушать ваши жалкие увертки. Нож и рукопись на стол! Я считаю до трех…

— Нет нужды, — тусклым голосом отозвался граф. — Они на столе…

Арсений шагнул к столу. Радостно сверкнули его глаза при виде ножа.

— Рукопись в том ящичке, — сказал де Местр. — Третий не трогайте. Это мое.

— Я не езуит, мне чужого не надобно, — отрезал Арсений по-русски. — Аза коробки железные получите.

Он кинул на стол золотую монету. Затем захлопнул крышки и сунул ящички с ножом и рукописью в карманы.

— Не вздумайте поднимать шум, вы, старая лисица, — сказал он на прощанье, — иначе не миновать вам дырки в сюртуке.

С этими словами Арсений выпрыгнул в окно. Зацокали, удаляясь, копыта по каменистой дороге… Что было дальше?

Вернувшись в Россию, Арсений так и не смог всерьез, как мечталось, заняться разгадкой тайны, вывезенной прадедом из Индии. Другие дела поглотили его. Похоронив отца, он дал вольную немногим своим крестьянам, оставил имение младшему брату. Ящички надежно зачеканил. Сам же поселился в Петербурге. Вступил в тайное общество…

После 14 декабря неожиданно, ночною порой, прискакал Арсений в Захарьино. А наутро в дом ворвались жандармы. Выходя под стражею, он успел лишь шепнуть брату:

— Те ящички храни пуще глазу… Прощай, Павлуша… Арсений Матвеев был сослан в Нерчинские рудники.

И не вернулся оттуда.

— Вот и все, — сказала Рита. — Он привез из-за границы две железные коробочки, и с тех пор их хранили в семье Матвеевых. Просто в качестве какой-то реликвии. Никто не знал, что внутри что-то есть… А когда мы с мужем стали переезжать на новую квартиру, из одного ящичка вдруг высунулся этот нож… Второй ящичек мама выбросила вместе с хламом — он был грязный и ржавый и лежал под комодом вместо ножки. Кто ж мог знать, что в нем рукопись…

— Значит, ты никогда ничего не слыхала о третьем ящичке? — спросил Николай.

— Нет. Потому я и удивилась, когда вы с Юрой тогда пришли ко мне и спросили… А что ты знаешь о нем?

— Только то, что он существует.

И Николай рассказал Рите про итальянского диверсанта и кражу в музее.

— В этом ящичке лежит нечто очень важное, — проговорил он в заключение. — Де Местр назвал его «ключом тайны».

— Кто же мог его украсть?

— Не знаю. — Николай не стал делиться с ней своими подозрениями. Да и насколько они обоснованны? Ведь о ящичках знал не только Опрятин. Знали многие. Не поторопился ли он, высказав следователю свои подозрения?…

Вагон уже спал. Из соседнего купе доносился богатырский храп. Толстая проводница подметала коридор.

А они все стояли у окна и смотрели, как летит за окном снежная ночь, отмеряемая телеграфными столбами.

Николай изумленно думал о том, что вот она стоит рядом, локоть к локтю, больше уже не чужая и недосягаемо далекая, а давно знакомая Желтая Рысь из детства — и все-таки чужая и незнакомая.

— Послушай, Коля, — сказала она вдруг, прижавшись лбом к стеклу и закрыв глаза, — я могу тебе доверять?

Он хотел сказать в ответ, что готов сию минуту выпрыгнуть на полном ходу из поезда, если она прикажет…

— Да, — сказал он.

Рита помолчала. Потом вскинула голову:

— Кажется, я сейчас разревусь, если не расскажу…

И она, не таясь больше, рассказала ему о несчастье, которое обрушилось на нее. О том, как Анатолий Петрович начал исследовать нож, а она подогревала его честолюбие. И как он, желая увеличить работоспособность, понемножку стал наркоманом. И о том, как она прыгнула тогда с теплохода за упавшим ножом, поймала его в прозрачной воде и спрятала на груди, а мужу сказала, что нож утонул, потому что — так ей казалось — без ножа он не сможет продолжать исследования. И о том, как она уговаривала Анатолия бросить эти проклятые опыты, а он связался с Опрятиным и изнуряет себя работой и наркотиками, и как он ушел из дому… И, наконец, о том, что позавчера она отдала Опрятину нож в надежде, что это ускорит окончание работы и вернет ей Анатолия…

— Ты отдала нож Опрятину?! — вскричал Николай. Она посмотрела на него долгим взглядом.

— Ты должен дать мне слово, что никому — слышишь? — никому об этом не расскажешь. Даже Юре.

— Почему, Рита? Почему я должен молчать? Наоборот, надо действовать. Надо убедить твоего мужа, что такие опыты не делаются в одиночку. Пусть он придет к нам.

— Нет, — сказала она.: — Он не станет даже слушать. Только разозлится еще пуще.

— Меня, конечно, не станет слушать. А Привалова и Багбанлы послушает…

— Нет. Ты не знаешь его. — Рита настойчиво повторила: — Дай слово, что будешь молчать. Я требую.

— Хорошо, — понуро сказал Николай. — Обещаю.

В это прекрасное июньское утро Валерке Горбачевскому казалось, что его бутылочно-зеленые защитные очки «бабочка» стали розовыми. Отпуск для сдачи экзаменов кончился, все обошлось благополучно, если не считать тройки по английскому.