Песах Амнуэль - Смещение

— Вы с ума сошли! — Восклицание прозвучало так громко, взволнованно и резко, что Эверетт отпрянул. Алан не узнал своего голоса — ему показалось, что крикнул не он, а некто невидимый, но внимательно все слушавший.

— Простите, — пробормотал Алан. — Но это дико!

Эверетт смотрел на Алана, ожидая продолжения.

Алан собрался, наконец, с мыслями. То есть с тем, что мыслями на самом деле не являлось, но копошилось в мозгу набором слов, поставленных не в той последовательности, в какой Алан их откуда-то знал и сам недавно произносил. Над словами плавал, как полумертвый кит на поверхности моря, вопрос — то ли знак вопроса, то ли смысл, то ли то, что вопросом называлось, а на деле было плохо сформулированным ответом на вообще не сформулированный вопрос.

— Тот разговор, вы сказали, о котором, между кем, что я не мог, он происходил его знать?

Эверетт высоко поднял брови — похоже, это была его привычка реагировать на странное — и, мысленно переставив слова, а может, лишь уловив смысл, ответил — медленно, будто говорил с несмышленым ребенком:

— Семнадцатого апреля тысяча девятьсот семьдесят девятого года моя сестра Лиз предприняла первую попытку самоубийства. К счастью, я нашел ее. К несчастью, в бессознательном состоянии. Я ничего не сказал родителям, вызвал амбуланс, поехал с Лиз в госпиталь — как сейчас помню, это был госпиталь святого Патрика, — там ее привели в сознание. Она наглоталась таблеток, но доза оказалась не смертельной. Я просидел у ее постели всю ночь, утром Лиз выписали, и мы поехали домой. Я был уверен, что родители ни о чем не догадывались. Мать обычно ложилась спать рано, спальня ее на втором этаже. Отец засиживался за полночь, но он никогда не обращал на нас внимания. Мы для него просто не существовали. Но когда я уложил Лиз в постель, неожиданно вошел отец и произнес фразу, которую вы в точности недавно повторили. Никто не мог этого слышать. Никто. Лиз сразу заснула. Мы были с отцом вдвоем. Я никогда и никому… Отец — подавно. К тому же, он умер пятьдесят лет назад.

Помолчав и поняв по выражению лица Алана, что сказанное тот, по крайней мере, услышал, Эверетт добавил:

— Случайно сказать такую фразу невозможно. И вы назвали имя — Лиз.

Алан закрыл глаза — свет, не такой уж яркий, был невыносимо жарким, слепил, вызывал слезы. А может, причина слез была иной? Может, глаза нужно было закрыть, чтобы лучше видеть?

— Комната небольшая, — заговорил Алан. — Полутемно. Штора на окне опущена. Дверь матового стекла, раздвижная, как в японских домах. Девушка лежит на кровати в ночной рубашке, накрыта одеялом до груди… Бордовое одеяло с продольными синими полосками.

Эверетт засопел, сдерживая эмоции, но не произнес ни слова. Весь внимание.

— Слева, если смотреть от двери, секретер, он закрыт… Над кроватью кнопками прикреплен постер. Красивый молодой мужчина… вполоборота… выразительный взгляд… добрый… Похож на киноактера, но я не знаю… Нет, вспомнил: Грегори Пек.

Алан споткнулся на имени, будто о порог, и едва удержался, чтобы не упасть. Куда? Откуда? Как?

Он открыл глаза и встретил настороженный, недоверчивый, внимательный, ожидающий взгляд Эверетта.

— Грегори Пек? — удивленно сказал Алан. — Разве есть такой актер? Правда, я редко смотрю фильмы.

— Грегори Пек, — сказал Эверетт, — был очень популярным голливудским актером в середине прошлого века. Девушки по нему с ума сходили. Лиз не была исключением. Постер с фотографией Пека и его факсимильной подписью висел над ее кроватью. Лиз лежала в постели, я накрыл сестру одеялом — бордовым с продольными темно-синими полосками. Вы описали комнату, которой давно нет. И Лиз давно нет. А я тогда стоял у ее изголовья…

— Вы… — пробормотал Алан. Попытался вспомнить. — Нет, вас там не… То есть я не…

— Отец, — перебил Эверетт, — настолько не обращал на меня внимания, что мог не заметить моего присутствия. Обращался он к Лиз.

— Вы хотите сказать…

— Я ничего не хочу сказать. Сказать, что все это значит, должны вы.

— Я могу закурить?

Мог и не спрашивать.

Сигарета. Зажигалка. Дым. В голове прояснилось в очередной раз, будто небо над океаном — сначала было покрыто темными тучами, потом тучи высветлились в облака, в облаках возникли просветы, но ясным небо так и не стало, солнечный свет рассеянно обволакивал пространство между небом и водой под небом.

— Вчера, — сказал Алан, — когда я увидел в новостях страницу с формулами… Что-то произошло, я не знаю что. Формулы показались знакомыми, но смысла я не понимал.

Он запнулся. Сигарета погасла, и Эверетт помог ее зажечь, поднеся зажигалку. Он не хотел говорить о формулах, формулы его не интересовали.

— Лиз, — проговорил Марк так тихо, что Алан не расслышал, но — то ли по губам, то ли интуитивно — понял слово. — Лиз покончила с собой в девяносто шестом году, через четырнадцать лет после смерти отца. — Эверетт заговорил чуть громче, но Алану все равно пришлось наклониться вперед, чтобы слышать. — Она оставила записку, ее нашли не сразу (записку или Лиз? — хотел спросить Алан), а я увидел ее значительно позднее (записку или Лиз??), она писала, что уходит в параллельную вселенную, чтобы быть там с отцом. Оказывается, она верила в эту… И в отца. А я — нет. Мне не нужны были параллельные вселенные, я ничего не хотел о них знать, потому что отец не хотел знать меня. И Лиз. Если бы не любовь к отцу, Лиз не пыталась бы… Несчастная любовь. Вы можете представить несчастную любовь девочки к отцу, а он не только этого не понимал, он этого просто не замечал. Говорят, от любви сходят с ума, стреляются… От любви к женщине. К мужчине. А несчастная любовь к отцу — как с этим жить? Он вошел в комнату, Лиз лежала лицом к стене, но не спала и слышала каждое слово. Он сказал то, что сказали вы, и вышел, даже не подойдя к ней, не коснувшись, не погладив по голове, не сказав хотя бы «Не делай так больше».

Эверетт говорил все громче, на последних словах перешел на крик, поперхнулся и замолчал.

— Что он сказал? — теперь Алан говорил одними губами, Эверетт услышать не мог, но ответил — то ли Алану, то ли себе:

— Вы забыли? Не хочу повторять. Я тоже забыл. Думал, что и Лиз забыла. Она никогда не вспоминала при мне о той сцене. Оказалось — помнила все! Я и сейчас не могу понять, какой бывает любовь девочки к отцу. Ничего плотского. То есть я так думаю. Но духовная… душевная привязанность так глубо…

Эверетт замолчал, не договорив.

Молчание продолжалось тринадцать секунд. Внутренние часы отсчитывали время не хуже лучших электронных, Алан не считал, но ощущал, как вязкая волна времени проталкивает себя в пространстве мысли, унося с собой понимание, как река уносит, перекатывая, камни, оставляющие на дне следы, подобные неглубоким воронкам.