Камиль Фламмарион - Урания [litres]

Так беседовали между собою молодые люди о том, что осаждало их помыслы. Когда случалось им придти к какому-нибудь решению, хотя бы даже неполному. Они искренно радовались тому, что сделали шаг к открытию истины, и потом могли спокойнее разговаривать об обыденных житейских предметах. Умы их одинаково жаждали знания. С чисто юношеским увлечением они воображали, что могут уединиться от окружающего мира, побороть человеческие ощущения, и в ментальном полете достигнуть звезды Истины, сиявших над их головами, в глубоких безднах бесконечности.

В этой жизни вдвоем, при всей ее прелести и задушевности, однако чего-то недоставало. Беседы о страшных тайнах бытия и небытия, обмен мыслей о сущности человечества, исследований о конечной цели мироздания, астрономического созерцания и эти размышления вслух, удовлетворяли их разум, но не сердце. Наговорившись досыта, сидя в беседке сада, откуда открывалась панорама громадного города, или в тиши библиотеки, ученый, мыслитель не мог оторваться от своей подруги. Они сидели молча, рука об руку, словно их притягивала друг к другу какая-то непреодолимая сила. Он любовался ею, смотрел ей в глаза, но словно боялся слишком долго подвергаться опасным чарам, и искал предлог, чтобы уйти, но тотчас же опять возвращался к ней, наслаждаясь этой живой поэзией – ее очами, горевшими небесным пламенем, ее идеальными устами, похожими на спелую вишню, ее нежной, прозрачной, как опал кожей, сквозь которую было видно, как переливается алая кровь. Расставшись, оба чувствовали какую-то странную болезненную пустоту, невыразимое томление в груди, точно порвалась какая-то связь, необходимая для их жизни – и оба только и мечтали о новой встрече. Он любил ее не для себя, а для нее самой любил, привязанностью, почти чуждой эгоизма, чувством, полным как глубокого уважения, так и горячей любви. Ежеминутно борясь с телесными желаниями, он сумел устоять против них. Но однажды, когда они сидели вместе на широком диване библиотеки, заваленном, по обыкновенного, книгами и листками, настала вдруг минута молчания. Молодому ученому приходилось прикладывать слишком мучительные усилия, чтобы устоять против непреодолимого влечения. Незаметно его рука очутилась на плече его подруги и почти в то же мгновение губы их встретились…

О, несказанные радости взаимной любви! Беспредельное упоение существа, жаждущего счастья, нескончаемые восторги воображения, сладкая музыка сердец – на какую эфирную высоту вы возносите избранников, которым дано испытать ваше высшее блаженство! Сразу забыв о житейских треволнениях, они уносятся одним взмахом крыла в волшебный рай, теряются в облаках и витают в блаженных областях страсти. Мир с его комедиями и пошлостями, более не существует для них. Какое благополучие! Они живут в сферах света, огня, как саламандры, как фениксы, сбросив с себя всю тяжесть земную, легкие как пламя. Они сжигают самих себя и снова возрождаются из пепла, всегда лучезарные, пламенные, неуязвимые, непобедимые…

Первые восторги, так долго сдерживаемые, повергли любовников в состояние экстаза, и на минуту они позабыли метафизику с ее загадками. Эта «минута» продолжалась ровно шесть месяцев. Самое сладостное, самое неумолимое из чувств – любовь – восполнило то, что было неудовлетворенного в их интеллектуальной жизни и сразу поглотило, почти уничтожило их жажду к знанию. Со дня этого первого поцелуя, Георг Сперо не только исчез совершенно из света, но и перестал писать, так что даже я потерял его из виду, не смотря на нашу долгую и искреннюю дружбу. Логики могли бы пожалуй вывести отсюда заключение, что впервые в своей жизни он был доволен и что он отыскал наконец решение великой загадки – высшую цель бытия существ.

Они жили той эгоистичной жизнью вдвоем. Жизнью которая, отделяя от нашего оптического центра остальное человечество, как будто это умаляет его недостатки и заставляет его казаться прекраснее. Наслаждаясь своей взаимной привязанностью, им казалось, что все вокруг – и природа, и люди поют для них неумолкаемую песнь счастья и любви.

Часто вечером они бродили по набережной Сены и задумчиво любовались чудными эффектами света и тени на парижском небе, столь прекрасном в сумерках, в тот час, когда темные силуэты башен и зданий вырисовываются на ярком фоне запада. Розовые и пурпурные облака, озаренные отблеском далекого моря, на котором именно в этот час отражается отблески исчезнувшего от нас солнца, придают нашему небу какой-то особый характер. Это не то, что неаполитанское небо, окаймленное на западе зеркалом Средиземного моря. Но парижское небо, может быть, еще превосходить красотою венецианское с его восточным бледным освещением. Иногда они направляли шаги к старинной части города, спускались по течению реки, минуя Собор Богоматери, черный силуэт которого проступал на светлом, лучезарном небе. Или, еще чаще, привлеченные прелестью заката и стремясь за город, они шли вдоль набережной до самых укреплений громадного города и доходили до уединенных местностей Булонского леса и Бильянкура, замкнутых черными холмами Медона и Сен-Клу – и всюду они созерцали природу, забывали шумный город, оставшийся позади, шагая рука об руку, нога в ногу.

Теперь мой друг смотрел на вещи с глубоким оптимизмом, какого не знал прежде, не смотря на свою природную доброту. Он отбрасывал жестокие, безотрадные идеи, потому что они казались ему результатом неполного знакомства с причинами и фактами. Панорама природы и человечества являлась ему в новом свете. Иклея тоже мало-по-малу возобновила занятия, начатый с ним сообща. Но какое-то новое, всесильное чувство наполняло теперь ее душу и ум ее уже не был так свободен, как прежде, для интеллектуальная труда. Поглощенная своей безграничной привязанностью к одному существу, которым она всецело овладела, она видела только его глазами и делала все только для него одного. В тихие вечерние часы она садилась за фортепьяно, играла ноктюрны Шопена, удивляясь, как это она до сих пор не понимала их, или пела своим чистым, обширным голосом норвежские песни Грига и Булля, или мелодии Шумана, и ей невольно казалось, что ее возлюбленный – единственное существо, способное понимать эти вдохновенный излияниями сердца.

Какие блаженные часы проводил он в просторной библиотеке в Пасси, полулежа на диване, следя взором за причудливыми спиралями дыма своей папироски, между тем как его возлюбленная, отдаваясь воспоминаниям, пела песни своей родины, серенаду Дон-Жуана, «Озеро» Ламартина или пробегая искусными пальцами по клавишам, оглашала воздух мелодично-мечтательными звуками менуэта Боккерини.

Настала весна. В мае месяце открылись в Париже празднества всемирной выставки, о которых мы упоминали в начале этого рассказа, а сад на высотах Пасси обратился в Эдем для влюбленной четы. Отец Иклеи, внезапно вызванный в Тунис, теперь вернулся оттуда с коллекцией арабского оружия для своего музея в Христиании. Он имел намерение скоро ехать в Норвегию и было решено, что свадьба его дочери состоится на ее родине, как раз в годовщину таинственного видения.