Камиль Фламмарион - Урания [litres]

– Нет, я не боюсь, – отвечала она. – Но все это так странно, так прекрасно, так божественно! Какое величие! Я чувствую себя совсем маленькой, ничтожной! В первую минуту я вздрогнула. Мне кажется, что я люблю тебя более, чем когда либо…

И, обвив его шею руками, она прильнула к его губам бесконечно-долгим, страстным поцелуем.

Одинокий аэростат – прозрачный газовый шар в тонкой шелковой оболочке, беззвучно плыл в воздушном пространстве. Из лодки можно было различить все вертикальные швы, сходившиеся на вершине у клапана, между тем как нижняя часть шара оставалась широко раскрытой для свободного расширения газа. Не будь северного сияния, то и тусклого света звезд было бы достаточно, чтоб различить общие очертания аэростата. Лодка, подвешенная к сетке, облекавшей шелковую ткань, прикреплялась восемью крепкими веревками, вплетенными в самую корзину и скрещивавшимися под ногами воздухоплавателей. Кругом царило глубокое, торжественное безмолвие. Исследователи могли слышать биение собственных сердец. Последние, слабые земные звуки давно замолкли. Шар летел теперь на высоте пяти тысяч метров, но скорости его нельзя было определить. Ветер верхних слоев уносил воздушный корабль, причем в лодке не ощущалось ни малейшего ветерка. Шар, погруженный в массу движущегося воздуха, как и всё частицы этой массы, находился в относительном покое среди уносившего его течения. Единственные обитатели этих горних областей, наши путешественники наслаждались тем невыразимым чувством блаженства, которое знакомо всякому воздухоплавателю. Вдыхать этот легкий, живительный воздух, витать в выси, забыть среди тишины и безмолвия все житейские мелочи земли!.. И наши влюбленные, более чем кто либо, могли оценить прелесть этого необычайного состояния, еще удвоенную, удесятеренную чувством их собственного счастья. Они говорили тихо, словно боялись, чтобы их не услыхали ангелы и чтобы не рассеялись волшебные чары, поддерживавшие их по соседству с небом… Порою внезапные вспышки, лучи северного сияния ослепляли их, затем все снова погружалось в глубокий, непроницаемый мрак.

Так плыли они в звездном пространстве, погруженные в мечты, как вдруг какой-то шум поразил их слух. Он напоминал глухой свист. Они стали прислушиваться, нагибаясь над корзиной. Но этот шум доносился не с Земли. Что же это такое? Электрически звуки в северном сиянии? Или магнитная гроза в высоте? Точно молнии сверкали из глубины бездны, озаряли их и мгновенно исчезали. Путешественники прислушивались, затаив дыхание. Источник шума был совсем рядом… Это газ вырывался из аэростата…

Открылся ли клапан сан собою, или они нечаянно задали соединенную с ним веревку, но газ вытекал!

Снеро скоро заметил причину тревожного шума, заметил с ужасом, потому что невозможно было закрыть клапан. Он взглянул на барометр. Стрелка того стала медленно понижаться, следовательно аэростат опускался. Падала, сначала медленно, но неизбежно, ускоряясь в математической пропорции. Заглянув вниз, в бездну, Сперо заметил, что лучи северного сияния отражаются в громадном озере.

Шар быстро опускался и теперь находился всего на расстоянии трех тысяч метров от земли. Сохраняя наружное спокойствие, но вполне сознавая неизбежность катастрофы, несчастный воздухоплаватель стал выбрасывать заборт оставшиеся два мешка балласта, одеяла, инструменты, якорь, словом совершенно опорожнил корзину. Но это незначительное облегчение только на мгновение уменьшило приобретенную скорость. Опускаясь, или, вернее, падая теперь стремглав с неимоверной быстротой, шар очутился уже всего на расстоянии нескольких сот метров над озером. Сильный ветер, подув снизу, засвистел в ушах аэронавтов. Шар завертелся, словно подхваченный смерчем. Вдруг Георг Сперо почувствовал крепкое объятие, долгий поцелуй на своих губах:

– Учитель мой, божество мое, люблю тебя… воскликнула Иклея и, раздвинув канаты, она бросилась в бездну.

Облегченный шар взвился вверх стрелою. Сперо был спасен.

Падение тела Иклеи в глубокие воды озера произвело глухой, страшный шум среди безмолвия ночного. Обезумев от горя и отчаяния, чувствуя, что волосы его подымаются дыбом, широко раскрыв глаза от ужаса, быстро уносимый вверх аэростатом на несколько тысяч метров высоты, Сперо уцепился за веревку клапана, в надежде упасть тотчас же на тот самый пункт, где произошла катастрофа: но веревка не действовала. Он стал искать, ощупывать – все напрасно. Ему попалась под руку вуаль его возлюбленной, оставшаяся на одной из веревок – легкая надушенная вуаль, еще пропитанная опьяняющим ароматом его прекрасной подруги. Он стал рассматривать веревки и ему показалось, что на них видны следы судорожно сжатых ручек… Тогда он схватил веревки на том же месте, где за несколько секунд перед тем держала их Иклея, и бросился вниз.

На одно мгновение нога его запуталась в веревках, но у него достало силы высвободиться и, завертевшись, он полетел в пространство.

Рыбачья лодка, бывшая свидетельницей конца драмы, поспешила к тому месту озера, куда бросилась молодая девушка. Удалось отыскать ее и втащить в лодку. Она была еще жива. Но, не смотря на все старания и заботы, у нее началась сильная лихорадка. Поутру рыбаки причалили к маленькой пристани и перенесли ее в свою скромную хижину. Она долго не приходила в сознание.

– Георг! – позвала она, открывая глаза. – Георг!

И это было все. На другое утро, услышав унылый, похоронный звук церковного колокола, она опять повторила:

– Георг! Георг!

Тело ее друга нашли в виде бесформенной массы, на некотором расстоянии от берега. Падение его с высоты более тысячи метров началось над озером, но тело, сохранив горизонтальную скорость, приобретенную аэростатом, упало не вертикалью. Оно опустилось по касательной, словно скользнуло по нити, протянувшейся из шара во время его полета. Несчастный свалился как тяжелая масса, брошенная с неба на лужайку, окаймлявшую озеро, глубоко врезалось в землю и затем отскочило на целый метр над точкой падения. Даже кости раздробились в порошок, и мозг выскочил из черепа. Едва успели зарыть его могилу, как уже пришлось копать рядом с нею другую, для Иклеи, которая скончалась, не переставая повторять угасающим голосов:

– Георг! Георг!

Общая надгробная плита покрыла их могилы и одна и та же ива распростерла свои ветви над местом их вечного успокоения. До сих пор жители побережья прекрасного озера Тирифиорден сохраняют в сердце своем печальное воспоминание о катастрофе, обратившейся почти в легенду, и, указывая путешественнику на могильный камень, они с грустью рассказывают повесть о погибшей сладостной мечте.