Артур Дойль - Маракотова бездна [litres]

Доводы Мэлона одержали верх над моими сомнениями, и в пятницу утром я направился в Энмор-Гарденс. Я так спешил, чтобы попасть к назначенному времени, что очутился у дверей на двадцать минут раньше. Я ожидал на улице, когда мне показалось, что я узнаю роллс-ройс с серебряной стрелкой на дверцах. Ну, конечно, это машина Джека Девоншира, младшего компаньона крупной фирмы Морден. Он был мне известен, как самый корректный человек, так что для меня было форменной неожиданностью увидеть, как он появился в дверях, поднял руки к небу и весьма экспрессивно воскликнул:

– Черт его подери! Ах, черт его подери!

– Что с вами, Джек? На кого это вы так сердиты?

– Хэлло, Пирлесс! Вы также причастны к этой затее?

– Не совсем, но собираюсь.

– Ну, так вы увидите, что тут можно выйти из себя.

– И даже ваше терпение, по-видимому, лопается.

– Именно. Подумайте сами. Слуга мне говорит: «Профессор велел вам передать, сэр, что в настоящее время он весьма занят – изволит кушать яйцо, и если вы зайдете в более удобное время в следующий раз, он вас охотно примет». Так он и велел слуге передать. Могу добавить, что я пришел получить сорок две тысячи фунтов стерлингов, которые он нам должен.

Я присвистнул.

– Вы не можете получить денег?

– О нет, в денежных делах он вполне корректен. Надо отдать справедливость старой горилле, он щедр и не мелочен. Но платит он, когда ему вздумается и как ему нравится, и ни с кем не желает считаться. Однако идите и попытайте счастья; посмотрим, как он вам понравится.

С этими словами он прыгнул в машину и уехал.

Я ждал, продолжая поглядывать на часы и ожидая точно назначенного времени. Я человек довольно сильный, хладнокровный, выступаю в Бельсайзском клубе бокса в среднем весе, но никогда еще я не испытывал подобного волнения перед деловым визитом. Волнение было не физического свойства. Я знал, что сумею постоять за себя, если этот взбесившийся сумасшедший бросится на меня; это было смешанное чувство, где боролись страх перед публичным скандалом и боязнь потерять многообещающую работу. Я щелкнул крышкой часов и подошел к двери. Дверь открыл слуга с деревянными чертами лица и с таким выражением – вернее, отсутствием выражения, – словно он настолько привык ко всему, что ничто на свете не может его удивить.

– По приглашению, сэр? – спросил он.

– Конечно.

Он заглянул в список.

– Ваша фамилия, сэр… Так… совершенно верно, мистер Пирлесс Джонс… десять тридцать. Все в порядке. Мы должны быть осторожны, мистер Джонс, поскольку нас одолевают журналисты. Профессор – как вам, вероятно, известно – не одобряет прессы. Сюда, сэр. Профессор Челленджер вас примет.

В следующий момент я очутился перед хозяином дома. За столом красного дерева сидел очень мощный человек с черной бородой и серыми большими глазами, полуприкрытыми густыми ресницами. Огромная голова была откинута назад, а борода торчала вперед; профессор всем видом выражал нетерпимость, раздражение и вопрос: «Ну, какого черта вам надо?»

Я положил на стол визитную карточку.

– Ага, – сказал он, взял ее и отстранил, точно она скверно пахла. – Так… Конечно… Вы – так называемый специалист, мистер Джонс, мистер Пирлесс Джонс… Можете поблагодарить своего крестного отца, мистер Джонс, потому что ваше диковинное имя [28]и привлекло вначале мое внимание.

– Я пришел сюда, профессор Челленджер, для делового разговора, а не для обсуждения моего имени, – ответил я с достоинством.

– О, мой дорогой, да вы очень обидчивый человек, мистер Джонс! Ваши нервы находятся в легковозбудимом состоянии. Мне следует весьма осторожно вести дела с вами, мистер Джонс. Прошу вас, садитесь и успокойтесь. Я читал вашу брошюрку о мелиорации Синайского полуострова. Вы сами ее писали?

– Разумеется, сэр. Она же подписана моим именем.

– Вот именно. Вот именно. Впрочем, это не всегда совпадает, не так ли? Однако я готов принять ваше утверждение. Брошюрка обладает кое-какими достоинствами. Среди общей скудости и ограниченности суждений иногда мелькает что-то, похожее на здравую мысль. Тут и там разбросаны крупицы мысли… Вы женаты?

– Нет, сэр, не женат.

– Тогда есть шансы, что вы сумеете сохранить тайну.

– Если я обещаю что-либо сохранить в тайне, то держу слово.

– Так. Мой юный друг Мэлон, – он говорил так, точно Эдварду десять лет, – хорошего мнения о вас. Он говорит, что вам можно верить. Доверие для меня весьма важно, потому что ныне я приступаю к одному из величайших опытов, – могу сказать – к величайшему эксперименту в мировой истории. Я предлагаю вам участвовать в нем.

– Почту за честь.

– Да, это в самом деле большая честь. Должен прибавить, что я не поделился бы своей работой ни с кем, если бы она не имела такого гигантского размаха и не потребовала такого количества технических сил высокого уровня. Теперь, мистер Джонс, заручившись вашим обещанием сохранить полную тайну, мы подходим к самому существенному моменту. Дело в том, что Земля, на поверхности которой мы обитаем, сама по себе представляет живой организм, обладающий, как я полагаю, кровеносной системой, дыхательными путями и собственной нервной системой.

«Ясно, – он сумасшедший!» – подумал я.

– Я замечаю, что ваш мозг, – продолжал он, – еще не приспособлен к охвату идеи. Но постепенно он переварит ее. Вы не замечали, как степь напоминает шерсть гигантского животного? Подобные аналогии существует во всей природе. Потом вы заметите периодическое опускание и подъем суши, напоминающие медленное дыхание животного. Наконец, вы заметите, как природа волнуется и почесывается, что для нашего лилипутского состояния выражается в землетрясениях.

– А вулканы? – спросил я.

– Те-те-те! Они соответствуют тепловым точкам нашего тела.

У меня закружилась голова, и я лихорадочно искал возражения на эту чудовищную гипотезу.

– Температура? – воскликнул я. – Разве не установлено, что она повышается по мере углубления в Землю, и что центр Земли представляет собой расплавленную жидкую массу?

Он отвел мое возражение:

– Вам, быть может, небезызвестно, сэр, – поскольку начальные школы сейчас кое-чему учат, – что Земля сплющена у полюсов. Это значит, что полюса расположены к центру Земли ближе, чем всякий другой пункт поверхности и, казалось бы, должны быть больше подвержены воздействию тепла, о котором вы говорите. Разумеется, вы не будете отрицать, что температура на полюсах несколько ниже тропической?

– Ваша идея настолько нова и неожиданна…

– Конечно, нова. Привилегия глубокого мыслителя состоит в продвижении идей, которые, в силу своей новизны, часто принимаются консервативной массой враждебно. Ну, сэр, что это такое?