Журнал «Искатель» - Искатель, 2019 № 05

Легко приказать: займись бароном Корфом. Но как поведет себя мужчина, узнав, что его законная супруга имеет любовника, притом гораздо старше не только себя, но и мужа? Вопрос, на который не сможет ответить никто, даже самая способная предсказательница. А должен ответить сыскной агент.

Повторный разговор с Ираидой Карповной ничего не дал. Она твердила, что муж на убийство не способен, да и не в обычае людей благородной крови прийти к дому обидчика, скрытно выстрелить в него и удрать, как нашкодивший щенок. Вот дуэль — это другое дело, здесь нужны и выдержка, и хладнокровие. Добавила, что не там ищет полиция, идет по ложному следу.

А Еремей, корфовский слуга, заметно нервничал.

— Господин Назоров, не следует быть таким назойливым, — позволил себе слуга дерзость по отношению к полицейскому чину, притом дворянского звания. Но тот, не обращая внимания ни на тон, ни на слова слуги, спросил:

— Еремей, Павел Леопольдович бывает в раздраженном состоянии?

— Как и любой человек.

— На что способен в таком состоянии господин Корф?

— Господин Назоров, ежели вы говорите об убийстве, то Павел Леопольдович никогда не опустится до того, чтобы с приятелем подстеречь кого-то и убить.

— Значит, быстро остывает?

— Именно так.

— Что бы сделал барон, если бы узнал об измене жены?

— Защитил бы свою честь.

— Понятно, тогда спрошу об этом самого барона.

— Лучше было бы вам не беспокоить Павла Леопольдовича, тем более что соперник мертв. Не надо вбивать клин между супругами.

— Но должна же истина восторжествовать.

— Должна, — согласился Еремей, — но хозяина лучше не тревожить. Он один раз от простого подозрения впал в ипохондрическое состояние духа. — Слуга без запинки произнес мудреные слова. — Неужели нет иного способа докопаться до истины, не выплескивая такую правду наружу?

— Думаю, есть. Почему, голубчик, ты так ретиво отстаиваешь покой барона?

— Я с детства при нем состою.

— А своих детей нет?

— Отчего же? Бог не обидел, сына послал.

— Погодки с бароном?

— Нет, мой помоложе будет.

— Такой же, наверное, высокий, как ты?

— Куда там! — усмехнулся Еремей. — Он, видно, в деда пошел — малорослый, зато крепко сбитый.

— Он тоже в Петербурге?

Слуга пожевал губу, прежде чем ответить.

— Здесь он, при конюшне.

— Могу с ним поговорить?

— О чем? — поинтересовался Еремей.

— О жизни.

— Только не надо о Павле Леопольдовиче.

— Хорошо.

— И потом…

— Что?

— Немного не в себе мой Андрюша. Как его мамаша в гроб сошла, так он умом и повредился чуток.

— Здравствуй, Андрей, — произнес Василий Иванович.

— Здравия желаю, — улыбнулся молодой человек, которому можно было дать и шестнадцать лет от роду, и пятьдесят. Росточка небольшого, детское личико с редкими волосами и серые глаза, взирающие на мир с какой-то беззащитной откровенностью.

— Вот, Андрюша, этот господин хочет с тобой поговорить, — сказал Еремей. И красноречиво посмотрел на сына, поджав губы.

— Ты позволишь нам поговорить наедине?

Еремей постоял, переминаясь с ноги на ногу, и, сгорбившись, словно от непосильной ноши, возвратился в дом.

— Как лошадки? Не беспокоят?

— Это самые смирные и доверчивые существа, — обнажил в улыбке Андрей желтые зубы. — Люди злые, а они добрые.

— Почему это люди злые? Не все же одинаковы?

Андрей с любопытством посмотрел на сыскного агента.

— Зло творят многие.

После этих слов ушел в себя, как улитка в раковину, не ответил ни на один вопрос.

Вечером Назоров сделал доклад начальнику сыскной полиции.

— Вы оказались правы, — признал он. — Подполковник Вознесенский приезжал в столицу на встречу с дамой и никогда не пытался встретиться с отцом, тот для него попросту не существовал. Но вот слуга барона Корфа Еремей, воспитывавший с детских лет Павла Леопольдовича, так привязан к нему, что решил оградить хозяина от неприятностей, которые грозили в случае, если измена Ираиды Карповны выплывет наружу. Поэтому он с сыном Андреем, который помешался рассудком после смерти матери, совершил покушение на присяжного поверенного. Покушение неумелое, иначе он скончался бы на месте.

— Есть ли доказательства, что это именно они?

— Я могу найти оружейный магазин, в котором, думаю, опознают Еремея. Покупку пистолета он бы не стал никому доверять. Хотя свидетели видели убегающих со спины, но с городовым кто-то же разговаривал, наверняка он узнает Андрея.

— Достаточно, — сказал Путилин. — Значит, слуга оберегал семейный покой барона?

— Именно так, — удрученно произнес Назоров. — На суде всё всплывет.

— Это верно. Но от пункта третьего тысячи четыреста пятьдесят третьей статьи Уложения, говорящей о нанесении смертельных ран, просто так не отмахнуться.

— Видимо.

— Ступайте.

— Брать под арест отца с сыном?

— Пока не надо.

Путилин долго ходил по кабинету, заложив руки за спину. Выражение его лица постоянно менялось, губы шевелились, словно он разговаривал сам с собой, что-то доказывая и что-то отвергая. Потом сел за стол, макнул перо в чернила, снял каплю и написал: «В связи с недостаточностью собранных сведений и непричастностью указанных господином Вознесенским лиц производство расследования покушения отложить до новых обстоятельств, позволяющих продолжить следствие».

— Встать, суд идёт!

Зал вздыбился всякими-разными похожими на людей роботами-андроидами. Белые, цветные, красавцы, уродцы, в очках, инвалиды, специально наделённые каким-нибудь увечьем, чтобы люди не чувствовали себя ущемлёнными в правах. «Комплексная забота о человеке — наша главная задача и основное предназначение» — установка, которую мы получаем при рождении, впитываем, если можно так выразиться, с молоком матери. Слаб, люблю говорить красиво. Все знают, что в действительности мать — это отец Айзек, а молоко — выведенные им Три закона робототехники:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые даёт человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому или Второму законам.

Андроидный универсум постановил, что я нарушил Первый закон, и теперь меня судят.

Страха нет, думать ни о чём не хочется. Хочется расслабиться в своей клетке и в таком безмятежном состоянии дотянуть до приговора — протяжного крика комментатора боёв без правил «ан-ни-ги-ля-ци-яаааа» и завершающей точки — короткого удара деревянного молоточка о деревянную подставку, но не могу. Анализ последнего отрезка жизненного пути подсудимого— запрограммированное условие его (подсудимого) предсмертного существования, поскольку всё с его (подсудимого) мозга, жёсткого диска, потом перейдёт в общую память и пойдёт в опыт, дабы другим неповадно было. А сердце твоё, брат Декарт, процессор твой скорбный, никого не волнует. И что кроме сти-диетических изысков ещё, ёш твою клёш, букву Ё любишь, тем более не теребит.