Александр Филиппов - Сказка без чудес

Старушка, поддёрнув юбку, шустро перескочила чугунную оградку палисадника, присела, ощупала пострадавшему руки и ноги:

— Здесь больно? А если вот так? Пошевели пальцами… ноги согни… — и обернулась к племяннику: — Да вроде не поломал ничего, и позвоночник цел. Ну, ушибся маненько… так по делам вору и мука! Будет знать, как в чужом дому шарить!

Со всех сторон к месту происшествия потянулся народ.

— Я в «скорую» позвонил, — громко сообщил кто-то. — И полицию вызвал. Это ж надо — с такой верхотуры, с пятого этажа сверзиться! И, главное дело, живой!

— О том, что он в нашей квартире шуровал, — молчок! — предупредил Яков шёпотом домочадцев. — Нам к себе привлекать внимания полиции ни к чему. Опять же, Потапычем заинтересоваться могут. Да и ступа бабы Ягоды, если менты шмон затеют, начнут место происшествия осматривать, вопросы вызовет…

Глеб Сергеевич глянул украдкой на свой балкон. Медведь спрятался благоразумно в глубине квартиры, а вот ступа громоздилась, едва прикрытая старым половичком, на виду, и к этому нелепому в городском жилье агрегату полиция действительно могла проявить интерес.

И, кстати, вот она, подъехала раньше «скорой». И объявилась в лице молоденького, в аккуратно выглаженном мундире, юного лейтенанта с торчащими из-под форменной фуражки в растопырку чистыми, до розовой прозрачности, ушами.

Шагая прямо по петуньям, полицейский приблизился к потерпевшему:

— Что здесь случилось?

— Инцест! — со знанием дела выдала баба Ягода. — Это ж яснее ясного.

— Инцест?! — вытаращил глаза служивый.

— Она хотела сказать — суицид! — пояснила ошарашенному лейтенанту Василиса Митрофановна.

— Да не-ет… — подал голос, пытаясь встать, жулик. — Я связист. На крыше работал. Это… антенну параболическую хотел поправить. Ну и, загремел… в натуре, гадом буду, не вру, гражданин начальник…

Яков только досадливо крякнул. Уж лучше б молчал, конспиратор!

— Разберёмся… — многозначительно протянул полицейский.

В это время как раз подъехала «Скорая помощь», и прибывавший в сомненьях лейтенант уступил место у поверженного докторам.

А Яков торопливо потянул за рукав бабу Ягоду, и подмигнул домочадцам — пойдёмте, мол, скорее отсюда.

Глеб Сергеевич ещё раз исподтишка обозрел свой балкон, вздохнул тяжко. Ну, на что это похоже?! Мало того, что, как в детской загадке, «полна горница людей», живой дикий медведь в комнатах обитает, так ещё и жулик залез! Во что, Господи, превратилась его совсем недавно такая тихая, уютно обставленная квартирка?

А потом махнул рукой в отчаянье: да чёрт с ней! Пусть всё идёт, как идёт! Снявши голову, по волосам, как известно, не плачут…

Полковник Перегудов был ментом с тридцатилетней выслугой, прошагавший по всем ступеням карьерной лестницы, начиная с младшего лейтенанта — сельского участкового. Служба развила в нём, кроме прочих, и такое качество, как наблюдательность.

А потому он, конечно же, не мог не заметить, что разлюбезная его сердцу доченька Елизавета запала на одного из близнецов. А именно на Соломона, хотя чёрт знает, как она этих здоровенных, белобрысых, похожих друг на друга, как две капли воды, парняг, различала?

Но Лизонька, поди ж ты, отличала их запросто. А Николай Петрович не без тревоги наблюдал, как старательно готовит дочь обеды для братьев-громил, как потчует, норовя подложить орясине-Соломону лучший кусочек, как прохаживается по двору, вроде бы по хозяйственной надобности, в коротком лёгком халатике, мимо увлечённых трудом работяг.

Правда, и вкалывали братья споро, без напряга, с азартом, играючи будто, с отменным мастерством и без халтуры сложив сруб в три дня, покрыв баньку тесовой крышей, и теперь занимались внутренней и внешней отделкой, любовно, как для себя. Обшивали парную кедровой, особо духмяной, доской, складывали каменку из дикой гальки-окатыша, устанавливали котёл для нагрева, что-то подстругивали, подпиливали.

Орудуя долотом и стамеской, коротким и острым, как бритва, сапожным ножом, вырезали чудные узоры на дверных косяках, оконных наличниках, украшали баньку затейливыми, порождёнными собственной фантазией, финтифлюшками в виде цветов, диковинных птиц и зверей.

Прямо терем сказочный из-под их умелых рук выходил, а не заурядная баня!

И таких-то мастеров он, полковник Перегудов, можно сказать, задарма получил!

Конечно, с использованием служебного положения, что вовсе не поощрялось в правоохранительных органах. Однако, зная, какие делишки проворачивают его коллеги — «силовики» из других ведомств, пользуясь должностными полномочиями, о такой мелочи, как строительство баньки, можно было не заморачиваться.

Вообще, полковник умудрился прослужить три десятка лет, оставаясь в ладу с собственной совестью. Кого требовалось по закону — сажал, того, кто нуждался в защите от преступных посягательств — защищал. Однако делать это, оставаясь не замаранным, с каждым годом становилось всё сложнее. И начальник полиции от греха подальше засобирался на пенсию.

А что? Послужил он достаточно, жизнь, можно сказать, удалась.

Домину он себе отгрохал в два этажа, триста квадратных метров полезной жилплощади. Есть фруктовый сад, огород, сарайчики для живности — кур, поросёнка. Гараж на две машины, да и сами машины — хорошие, новые почти, «Лексус» парадный и «Нива» отечественная для разъездов по сельскому бездорожью. Теперь вот и банька… ах, какая банька! Одно загляденье!

Живи, да радуйся на склоне лет!

Однако угнетало Николая Петровича одиночество Лизы. И на фиг ему, пенсионеру, такие хоромы, если не будут звучать в них голоса внуков, если не будет под боком дочери — счастливой мамы, и зятя — работящего, рассудительного. С которым можно и по хозяйству что-то плечом к плечу сработать, и на рыбалку в выходной день съездить, и рюмочку за компанию вечерком, после трудов праведных, за ужином пропустить…

И мечты эти осторожные у Перегудова всё никак не сбывались.

Уж и сослуживцев из тех, кто помоложе, да не женатых, в доме своём привечал. И в Академию МВД Лизоньку пристроил заочно учиться — думал, там заприметит кого, да дело к свадьбе и сладится…

Ан нет! Влюбилась, незнамо в кого, в мужика, у которого даже паспорта не было!

Хотя, положа руку на сердце, следовало признать: и мастерового отменного, и трезвого да рассудительного, как и грезилось Николаю Петровичу, и красавца на загляденье!

Однако и сомнения крепкие остаются. А тут ещё давеча, третьего дня, к полковнику в кабинет на приём по личным вопросам Рукобратский, краевед местный, человек в районе известный, пожаловал.

И разложил перед ним на столе содержимое своей папочки — ксерокопии старых, некоторые — ещё дореволюционных изданий, газет, с мутными, плохо различимыми фотографиями.