Александр Филиппов - Сказка без чудес

И когда Дымокуров, всхлипывая, икая от жалости к себе, потому что всей своей жизнью, пусть не слишком правильной и праведной, не заслужил всё-таки такой жуткой участи, как гибель в лесной чащобе, совсем уж отчаялся, рядом, в двух шагах, за кустами, раздался вдруг старческий, сварливый, но с ноткой участия, голос:

— И кто это туточки подвывает да носопыркой шмыгает?

Глеб Сергеевич вскочил, проломился сквозь ветви малинника, и увидел перед собой освещённую розоватыми отблесками заходящего солнца полянку. А на ней — согбённую, облачённую в длинные тёмные одеяния, старушку, которая смотрела на него из-под седых, торчащих густо в растопырку седых бровей удивительно молодыми, пронзительной синевы, глазами.

Дымокуров мгновенно узнал в ней бабу Ягоду из имения, неведомо как оказавшуюся здесь, в дремучем лесу.

А за ней, на противоположном конце поляны, отчётливо виднелась избушка. Стоящая, как на сваях, на вполне натуральных, гигантского размера, куриных ногах.

В то время как отставной чиновник плутал по дремучему, враждебному ему лесу, престарелый поэт Ферапонт Сбруев, мэтр южно-уральской словесности, уютно чувствовал себя на колобродовском кладбище.

Нет-нет, он пока, слава тебе, Господи, не почивал под мирным холмиком в рядах усопших. Напротив, он прогуливался среди могил, находясь в добром здравии, несмотря, на свой восьмидесятилетний без малого возраст, и испытывая чувство, сродни восторгу. Плюгавый, с обширной проплешиной на макушке, вокруг которой вились остатки некогда буйных кудрей, обряженный в старомодный, великоватый, словно с чужого плеча, костюм, Сбруев самоутверждался здесь, или, как выразился бы профессионально психолог, повышал свою заниженную самооценку.

Вот ведь, сколько из его бывших знакомцев покоятся тут! В том числе и те, кто был значительнее моложе, да и талантливее гораздо, но… прошли годы, и вот они там, а он ещё здесь. По эту сторону бытия. И кто, в итоге, оказался в выигрыше в этой жизни?!

Следует особо отметить, что колобродовское кладбище приметно отличалось от прочих сельских погостов — тихих, полузаброшенных, заросших травой да редкими, изломанными на степных ветрах, деревцами, со сравнявшимися почти с землёй могильными холмиками, с почерневшими крестами да тронутыми ржавчиной оцинкованными памятниками с давно нечитаемыми табличками.

Колобродовское кладбище было не в пример богаче, ухоженнее и комфортнее, если можно так выразиться.

В стародавние времена Колобродово было селом торговым, купеческим, довольно зажиточным.

В округе располагалось несколько помещичьих усадеб, мастерских. А вдоль речки Бровки, выходящей из лесной чащи, довольно полноводной в ту пору, стояли водяные мельницы. С плотинами, запрудами, таинственными омутами, рыбацкими хижинами по тенистым, поросшим ивой и тальником, берегам.

Места здесь были живописные, лесостепные. Что привлекало не только деловой люд, но и творческую интеллигенцию — писателей, художников… ну, или тех, кто себя таковыми считал.

Многие из них увековечили окрестности в полотнах, прозе и стихах. А советская власть даже построила на окраине села, ближе к Заповедному бору, Дом творчества, в коем вдохновлялись на новые трудовые подвиги труженики кисти и пера. Которые, как известно, в ту пору идеологически были приравнены к полноценному боевому штыку.

Многие писатели и художники жили здесь годами. А после смерти обретали покой на колобродовском кладбище. Пополняя памятниками с пятиконечными звёздами ряды предшественников — дворянские и купеческие захоронения с православными крестами, вычурные обелиски и мрачные белокаменные, «фамильные» склепы.

А потому, прохаживаясь здесь, Ферапонт Сбруев оказывался среди людей, которых когда-то хорошо знал, и по большей части искренне не любил.

Это смиренное кладбище он посещал практически каждый день, и колобродовские старожилы, давно подметившие эту тягу престарелого поэта к погосту, полагали, будто мэтр черпает здесь вдохновенье, сочиняя стихи.

На самом деле, стихов Сбруев давно не писал. А если быть точным — то очень давно. Последние лет пятьдесят, не меньше.

Было время, когда он, как говорят в литературных кругах, «подавал надежды», которым, увы, не суждено было сбыться.

В самом начале своей литературной карьеры он выдал на-гора полтора десятка стихов, на которые обратили благосклонное внимание тогдашние литературные мэтры. Опубликовали их сперва в районной, а потом и в областной молодёжной газете. Автора приняли в столичный литературный институт, который, по разумению его создателей, должен был обучать талантливую молодёжь писательскому ремеслу.

И действительно. Проучившись там заочно три года, Сбруев досконально узнал, «как делать стихи». Прочёл сотни поэтических и литературно-критических книг, запомнил наизусть тысячи чужих стихотворных строк, но… разучился писать свои. Сработал широко известный «эффект сороконожки». Той самой, которую попросили объяснить, с какой ноги она начинает своё шустренькое движение. Задумавшись над этим вопросом, несчастное насекомое не смогло сдвинуться с места…

Более того. Сбруева, знающего теперь о поэзии почти всё, поразила такая литературная немота, что он оказался бессилен и в прозе. В публицистике, впрочем, тоже. Стоило ему взяться за перо, чтобы черкнуть, например, отзыв о чьей-то поэтической книге, как где-то глубоко в нейронах головного мозга, в таинственных синопсисах, возникал встающий непреодолимый железобетонной, будто, стеной, блок. Мысли расплывались, рука дрожала. А на бумаге возникал какой-то маловразумительный, нечитаемый абсолютно, бред.

Из литературного института Сбруева, как студента, потерявшего способности к творчеству, отчислили. Правда, многочисленным знакомым в Южно-Уральске неудавшийся поэт объяснял, что исключили его за пьянку. Потому что пристрастие к «зелёному змию» для пиита — обычное дело, простительное вполне. Не в пример отсутствию таланта, этакой творческой импотенции, сразившей Сбруева в расцвете сил.

Первое время окружающие интересовались, что новенького он написал? Всякий раз Ферапонт, поджимая губы, многозначительно пояснял: «Работаю, знаете ли, над поэмой…»

Однако шли годы, ни поэму, ни новых стихов читающей публике Сбруев не предъявлял, и все как-то привыкли, смирились с этим, и не приставали больше с вопросами.

Зато Ферапонт Сбруев нашёл себя на стезе преподавателя. Земля российская, как известно, богата талантами, и молодёжи, испытывающей творческий поэтический, гораздо реже — прозаический зуд, всегда хватало. В областном центре открылось литературное объединение, и неудавшийся поэт на долгие годы стал его бессменным руководителем.