Джо Хилл - Рога [litres]

– Прекрати. Прекрати сейчас же.

– Я знаю про Ли точно так же, как и про вас, – сказал Иг. – Когда я до кого-нибудь дотрагиваюсь, я узнаю то, чего раньше не знал, что мне неоткуда знать. И еще люди мне всякое рассказывают. Рассказывают про то, что им хотелось бы сделать. Они не могут себя удержать.

– Про всякое плохое, – сказал Дейл, поглаживая двумя пальцами свой правый висок. – Только глядя на тебя, оно уже не кажется плохим. Оно кажется, ну, вроде как… забавным. Вроде как я сейчас подумал, когда Хейди сегодня встанет на колени, чтобы молиться, мне нужно сесть на кровать прямо перед ней и сказать, чтобы она у меня отсосала, пока у нее такая поза. Или в следующий раз, когда она мне скажет, что Господь не налагает ни на кого бремени, которое тот не сможет вынести, мне нужно ее шарахнуть, и посильнее. Бить снова и снова, пока в ее глазах не потухнет свет веры.

– Нет, вы этого не сделаете.

– Или как бы было хорошо прогулять сегодня вечером работу. Полежать часок-другой в темноте.

– Это уже лучше.

– Поспать, а потом приставить ружье ко рту и покончить с этими муками.

– Нет. Этого вы тоже не сделаете.

Дейл широко, с дрожью зевнул и свернул на подъездную дорожку. Дом Уильямсов стоял на улице, сплошь застроенной точно такими же унылыми домиками, одноэтажными коробочками с квадратными двориками на задах и другими, тоже квадратными, но поменьше, впереди. Их домик был тускло-зеленым, как красят иногда больничные палаты, и выглядел много хуже, чем помнилось Игу. В тех местах, где виниловая обшивка встречалась с бетонным фундаментом, на ней проступали пятна коричневой плесени. Окна заросли пылью, а газон уже неделю как надо бы подстричь. Улица прела в летней жаре, далекий собачий лай словно рассказывал о тепловом ударе, о мигренях, о ленивом, слишком жарком лете, близившемся к концу. У Ига была извращенная надежда встретиться с матерью Меррин, вызнать все ее секреты, но Хейди не было дома. Похоже, на всей улице никого не было дома.

– А как насчет того, если я прогуляю работу – просто чтобы посмотреть, выгонят или нет? Я за шесть недель не продал ни одной машины, так что им бы найти только повод. Они и сейчас-то держат меня из жалости.

– Тоже мысль, – согласился Иг.

Дейл провел его в дом. Вилы Иг с собой не взял, думая, что теперь они ему ни к чему.

– Игги, ты нальешь мне выпить из бара? Сам знаешь, где это. Вы с Мери таскали оттуда выпивку. А я хочу посидеть немного в темноте и отдохнуть, а то голова как ватная.

Хозяйская спальня располагалась в конце короткого коридора, устланного ковровой дорожкой шоколадного цвета. Прежде вдоль этого коридора были развешаны снимки Меррин, но теперь они исчезли, сменились изображениями Иисуса. Иг разозлился, впервые за целый день.

– Почему вы ее поснимали и заменили на Него?

– Это все Хейди, это она убрала снимки Мери. – Перед тем как войти в коридор, Дейл скинул свои черные туфли. – Три месяца назад она упаковала все книги Мери, всю ее одежду, письма, которые ты ей писал, и засунула на чердак. Теперь в бывшей спальне Мери ее кабинет, она заряжает там конверты по всякой христианской благотворительности. Она проводит с отцом Моулдом больше времени, чем со мной, ходит в церковь каждое утро, а в воскресенье так и вообще на весь день. У нее на столе стоит изображение Иисуса. Моего снимка у нее нет, нет ни одной из ее умерших дочерей, а вот Иисус есть. Мне хочется выгнать ее из дома, крича вслед их имена. Знаешь что? Слазай-ка на чердак и спусти эти коробки. Хочу достать оттуда все снимки Мери и Реган и буду швырять ей в лицо, пока не разревется. Скажу ей, что, если она хочет избавиться от снимков наших дочерей, ей придется их съесть. Поочередно, по штуке.

– Тяжелая работенка для такого жаркого дня.

– Зато будет весело. Вот уж позабавлюсь.

– Но все-таки джин с тоником будет поприятнее.

– Да, – согласился Дейл, стоявший уже на пороге своей спальни. – Налей мне, Иг, и сделай покрепче.

Иг вернулся к боковой комнатушке, бывшей когда-то картинной галереей детства Меррин Уильямс, увешанной ее фотографиями: Меррин в боевой раскраске и шкурах; Меррин на велосипеде, с улыбкой, полной хромированной проволоки; Меррин в купальном костюме на плечах у Ига, стоящего по пояс в Ноулз-ривер. Все это исчезло, и комнатушка выглядела так, словно агент по продаже недвижимости обставил ее для воскресного дня открытых дверей самым банальным из возможных способов. Словно никто здесь больше не жил.

Никто здесь больше не жил. Никто не жил здесь уже месяцами. Это было просто место, куда Дейл и Хейди Уильямс складывали всякие вещи, место, столь же отстраненное от их внутренней жизни, как гостиничный номер.

Впрочем, спиртные напитки были по-прежнему здесь, в баре над телевизором. Иг смешал для Дейла джин с тоником, взяв тоник из кухонного холодильника, добавив ломтик апельсина, веточку мяты и, конечно же, лед. На обратном пути к спальне правый из Иговых рогов задел за какую-то веревку, свисавшую с потолка, и едва в ней не запутался. Иг взглянул вверх и…

…вот оно, в ветвях нависшего дерева днище древесной хижины, на люке еле заметны написанные белым слова: «Блаженны вы будете, сюда войдя». Иг покачнулся, но затем…

…стряхнул неожиданное головокружение. Помассировал свой лоб, выжидая, чтобы голова прояснилась, чтобы улегся приступ тошноты. На какую-то долю секунды вернулось то, что было в лесу, когда он, пьяный в дупель, подошел к старой литейной и стал все крушить, вернулось и тут же исчезло. Иг поставил стакан на ковер и потянул за веревку; люк распахнулся, взвизгнув пружинами.

Если на улице было просто жарко, то на низком, необустроенном чердаке жара стояла воистину удушающая. Что-то вроде пола образовывали листы фанеры, уложенные на потолочные брусья. Стоять под скошенной крышей было совершенно невозможно, но Игу это и не требовалось. Три большие картонные коробки со словом «Меррин», написанным красным, стояли чуть слева от открытого люка.

Иг отнес коробки одну за другой вниз, поставил в гостиной на кофейный столик и занялся их изучением. Копаясь в наследии Меррин, он отхлебывал джин с тоником, приготовленный для Дейла Уильямса.

Иг понюхал ее гарвардскую куртку с капюшоном и зад ее любимых джинсов, затем перебрал ее книги, пачки книг в бумажных обложках. Иг редко читал романы и всегда любил нонфикшн о голодании, ирригации, путешествиях, разбивке лагеря и строительстве из вторсырья. А вот Меррин предпочитала фикшн, книги, занимающие первые места в списках книжных клубов. Она любила то, что написали люди, прожившие короткую, неудалую, трагическую жизнь или хотя бы бывшие англичанами. Ей хотелось, чтобы роман был эмоциональным и философским путешествием, а также учил ее новым словам. Она читала Габриэля Гарсиа Маркеса и Майкла Чабона, Иэна Макьюэна и Джона Фаулза. Одна из книг раскрылась на подчеркнутой фразе: «Как вина облагораживает методы самоистязания, нанизывая бусинки подробностей так, что те образуют петлю, четки, перебирать которые можно до бесконечности». А в другой книге было подчеркнуто: «Для американского рассказа совершенно нетерпимо ставить человека в положение, из которого нет никакого выхода, но в жизни такое случается сплошь и рядом». Иг перестал листать ее книги: ему от них становилось неуютно.