Станислав Лем - Дилеммы XXI века

В «Новой Космогонии» мне удалось объединить все эти вопросы в логическое целое. Таким образом, этой работой я достиг того, чего собирался достичь. Однако я не могу сказать, что таким способом я преобразовал идею о «Денатурированном Космосе» из «Суммы технологии» (где она появляется в зародышевом состоянии) в гипотезу, которая построена так, что по крайней мере меня убедила в своей достоверности. Я также не могу сказать, что литература стала для меня убежищем для излишне смелой идеи, укрытием, из которого я сейчас просто смог бы вывести идею, как будто она была серьёзной космогонической гипотезой, а не лишь версией гипотезы, извращённой в процессе приспосабливания к масштабам литературы. Дело бы не намного улучшилось, если бы я исключил из «Новой Космогонии» все явно фантастические элементы (начиная с биографии грека, который должен был впервые произнести её, и заканчивая несуществующими математическими и физическими работами, на которые есть ссылки в тексте).

Беллетристический стаффаж – это не чисто внешний костюм, который нужно убрать. Я несколько раз исказил исходную идею, и это следует понимать так, что я придерживался не того, что казалось мне наиболее похожим на правду (в соответствии со всем багажом моих естественно-научных знаний), а того, что должно было произвести впечатление правды на читателя. Фактическая истина часто не совпадает с литературной, и иногда для вставки в художественный текст нужно основательно определённым образом изменить то, что произошло на самом деле. (Литературоведы имеют по этому вопросу дискурсивные знания, писатели же, напротив, интуитивные, так как суть дела в том, что в литературе генологическая парадигма стоит выше, чем буквальная точность событий.) Пожалуй, пример проще всего объяснит моё поведение. Я был похож на мастера, который строит дом на сцене. То, что он умелый мастер и мог бы построить настоящий дом, не имеет смысла в этой ситуации. Ведь он знает, что оформление дома должно удовлетворять критериям, которым не всегда удовлетворяют реальные дома (например, чистоте архитектурного стиля), но это должно быть «убедительно» только с одной стороны – со стороны зрительного зала. Отдельные элементы, которые объединяются в дом, не требуют одинаковой достоверности (пол должен выдержать столько, сколько может выдержать настоящий, окно, через которое должен влезть кто-то, держась за рамы, должно быть прочным, но черепица крыши может быть изготовлена из окрашенного картона и т. п.). Так и я, когда создавал гипотезу «Денатурированного Космоса» в литературных кавычках, почувствовал себя освобождённым от обязанности соблюдать все критерии достоверности, которым должна удовлетворять «нормальная», то есть разработанная за пределами литературы научная гипотеза. Я окутал туманом таинственности определённые вопросы вместо того, чтобы их решать, и там, где очень точное описание потребовало бы более длительных размышлений, я использовал сокращение или предлагал в качестве «наводящего на мысль оформления» вымышленные цитаты из вымышленных работ вымышленных авторитетов и т. д. Странным результатом этого «театрального столярного ремесла» является конечное состояние, в котором я сам, автор как основной идеи – идеи из «Суммы технологии», так и её развития в «Новой Космогонии», не мог бы сказать, что в «Новой Космогонии» я принимаю за чистую монету, а что за фальшивую, что там является проявлением искренних убеждений, а что только искусной имитацией этих убеждений, одним словом, где проходит граница между «реальной» и «сымитированной» гипотезой. И это потому, что я не знаю, в какой степени деформировалась бы вся гипотетическая конструкция, если бы я удалил из неё всё, что является не частью рассуждения, а эффектной заменой. Не знаю, возможно это разрушило бы всё до такой степени, что первоначальную идею нужно было бы строить с нуля. Кроме того, я не приписываю себе в качестве греха «фальсификации», которые позволил себе при написании «Новой Космогонии», так как фальсификации sui generis являются строительным материалом литературы и могут достигать в ней высокого внелогического уровня, а именно: эстетического.

Здесь кто-то мог бы спросить, почему я, собственно, не начинаю новый эксперимент? Я мог бы ведь вычеркнуть из «Новой Космогонии» всё, что мне показалось слишком большим упрощением или прямо-таки ловкостью рук, я мог бы взяться за то, чтобы сформулировать свои честные, не замаскированные уловками взгляды по вопросу «Денатурированного Космоса», я мог бы отказаться от фантастики в пользу гипотезы, которая доведена до достижимого для меня уровня ясности.

Такой quaestio ad hominem [16] Вопрос к личности ( лат .). доставил бы мне серьёзные неприятности, потому что я очень хорошо знаю, что не осмелился бы на такую затею. В нашей культуре обязательна следующая дихотомия. Кто с глубоким убеждением провозглашает, что положение дел именно таково, как он утверждает, должен формулировать суждения на принципах логического заключения. Эти принципы исключают, что сила убеждения может быть ещё увеличена. Или должен согласиться, что верны признанные суждения – tertium non datur [17] третьего не дано ( лат .). (по крайней мере в системах двухвариантного значения мнений). Принцип, который налагает обязательство говорить то и только то, что говорящий считает истиной, и именно буквальной истиной (то есть не аллегорией, метафорой, аллюзией), можно опустить только тогда, когда вступаешь на территорию литературы (тот, кто опускает его за пределами литературы, становится обычным лжецом). В остальном остаются в силе все правила, которые контролируют качество произносимого. Поэтому это немного похоже на то, как если бы мы играли в рулетку, один раз на собственные деньги и один раз на деньги, которые нам предоставили для игры в распоряжение в неограниченном количестве. Первая ситуация – это ситуация учёного или философа, вторая – деятеля искусства. Правила игры остаются одинаковыми в обоих случаях, но только во втором случае мы осмеливаемся на риск без ограничений.

Но в вопросе «Космоса как Технологии» у меня нет уверенности внутреннего убеждения, которое позволяет возвратиться из литературы в реальность без множества оговорок. У меня вызывает сомнение не только собственная фантастическая гипотеза из «Новой Космогонии», но и концепция Дэвиса из «Расширения Вселенной». Центром своего видения будущего Космоса, руководимого интеллектом, Дэвис сделал Большие Чёрные Дыры в ядрах галактик, этот источник гигантских сил, которые используются Инженерами-космогониками. Моё сомнение вызывает не тот факт, что мы на самом деле ничего не знаем о том, как технически можно использовать энергию чёрных дыр, а только лишь с виду второстепенное для сути гипотезы обстоятельство, что эти дыры являются самой новейшей сенсацией в астрофизике. Возможно, через десять или двадцать лет дело дойдёт до следующего открытия подобного рода, может быть, выяснится, например, что из физического вакуума можно черпать энергию (сегодня это звучит не так безумно, как ещё несколько десятилетий назад), после чего появится смелый астрофизик, который создаст другой вариант гипотезы «Денатурированного Космоса» на основе нового открытия. Согласно Дэвису, чёрные дыры являются самым мощным двигателем эволюции Вселенной, практически окончательной её причиной. Но я не верю в «окончательные теории» или «окончательные научные объяснения». «Окончательная теория» – это то же самое, что восхождение на «вершину знаний». Даже если такая вершина в конечном счёте доступна для восхождения, всё же мы слишком далеки от неё, чтобы со всей серьёзностью говорить о том, что на ней находится.