Питер Гамильтон - Дисфункция реальности

Это был его собственный голос?

Его неистовство продолжалось, он уже не мог остановиться. Та, другая, душа, предчувствуя ужасный конец, ушла слишком далеко.

Эдмунд Ригби внезапно опомнился и ощутил непреодолимый страх.

— Но ты сделал все это сам, — сказала плененная душа.

— Нет. Это ты.

— Я только показал тебе путь. Ты сам этого хотел. Это было твое желание, твоя страсть.

— Нет! Только не такое!

— Да. Ты впервые уступил своей сущности. Змей таится в каждом из нас. Возрадуйся ему и примирись с самим собой. Познай себя.

— Я не такой. Нет!

— Но это правда. Посмотри на себя. Посмотри!

— Нет!

Эдмунд Ригби отшатнулся от своих деяний. Убежал, спрятался, как будто скорость бегства могла стать доказательством его невиновности. Он скрылся от мира и от того, частью чего стал, скрылся в пустоте убежища, в самой глубине своего разума. Там было темно и тихо. Убежище, не имеющее формы, сомкнулось вокруг него.

— Вот там ты и останешься, навеки будешь частью меня.

Квинн Декстер открыл глаза. Перед ним предстали все трое одержимых, утративших свой экзотический облик и всю свою самоуверенность, превратившись в молодых парней с пепельными от страха лицами. На ковре в лужах крови и мочи содрогалось истерзанное тело Гранта Каваны; занявшая его душа отчаянно пыталась устранить нанесенные повреждения. В глубине сознания Квинна слышались тихие стенания Эдмунда Ригби.

Квинн покровительственно улыбнулся ошеломленным зрителям.

— Я вернулся, — негромко сказал он и благословляющим жестом поднял руки. — Я вернулся из ночного царства, тьма укрепила меня, как только может укрепить истинно верующего. Я увидел слабость моего захватчика, увидел его страх перед змеем. Теперь он во мне, рыдает и молит о пощаде, но он отверг свою истинную природу. И поделом ему. Брат Божий указал мне путь, указал, что тот, кто любит себя, как приказывает Он, не должен бояться тьмы. Но лишь немногие следуют по Его пути. Готовы ли вы повиноваться?

Они все же попытались сопротивляться: Икабл Гиртц, Дон Падвик и Чен Тамбия объединили свои энергистические силы в отчаянной попытке сокрушить безумного узурпатора и отправить его в небытие. Квинн оглушительно расхохотался и остался спокойно стоять в самом центре фантастического огненного шторма, захлестнувшего комнату. Электрические разряды с шипением хлестали по стенам, полу и потолку, словно когти обезумевшего грифона. Но ни один из них не проник в окутавший его кокон светящегося фиолетового тумана.

Молнии иссякли, оставив тлеющие следы на мебели и телах неудачливых повелителей мира. Дым в разгромленной комнате постепенно рассеялся, и лишь на обивке мебели да на портьерах остались мелкие язычки пламени.

И тогда Квинн решил воздать своим обидчикам по справедливости.

Все три тела попадали на пол, в их клетках начались сложные процессы распада — все так, как он себе представил. Квинн равнодушно наблюдал, как объятые ужасом души бесславно бежали из деформированных останков обратно в небытие, неся предупреждение всем остальным. Потом умирающую плоть покинули и вторые, плененные, души.

У ног Квинна раздался стон, и из тела Гранта Каваны на него в немом смятении взглянула одержавшая победу душа. Самые страшные раны и ожоги уже зажили, оставив на коже сложный узор шрамов.

— Как твое имя? — спросил Квинн.

— Лука Комар.

— Ты видел, что я сотворил с ними, Лука?

— Да. О господи, да.

Он склонил голову, сглатывая подкатившую к горлу желчь.

— Видишь ли, они были слабыми. Ни на что не годными неудачниками. Без настоящей веры в себя. А у меня она есть. — Квинн сделал глубокий вдох, подавляя трепет восторга. Надетая на нем форма морпеха превратилась в развевающееся одеяние жреца из черной как ночь ткани. — Ты веришь в себя, Лука?

— Да. Я верю. Правда, верю.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о змее? Хочешь, чтобы я показал тебе твою истинную сущность и освободил тебя?

— Да. Пожалуйста. Покажи мне.

— Хорошо. Я думаю, в этом и состоит мое предназначение. Теперь, когда предзнаменования повсюду, когда мертвые восстают против живых в последней битве, приход Брата Божия уже близок. Он благословил меня своей силой, Лука. Вера в Него помогла мне вернуться, помогла единственному из миллионов одержимых. Брат Божий избрал меня своим мессией.

В том месте, где приток впадал в Джулиффу, ширина реки достигала ста тридцати метров. Деревни мелькали на том и другом берегу, маня прекрасными зданиями из-под светящихся солнечных куполов. К этому времени Чаз Паске уже привык к их фантастической иллюзорной красоте.

За время плавания вниз по реке он видел восемь или девять таких селений. И все они казались ему одинаковыми. Нереальными.

Появившийся впереди двойной ореол предупредил его о приближении очередных поселений, и Чаз постарался увести лодку на самую середину реки, хотя приходилось буквально отвоевывать каждый сантиметр у плотного сплетения снежных лилий. Лодка вошла в узкий тоннель красного сияния, а Чаз распластался на дне.

Состояние его тела внушало серьезные опасения. Медицинские нанонические пакеты уже исчерпали свои возможности, очищая кровь, и теперь могли только предотвращать повторное кровотечение из блокированных кровеносных сосудов. Нейронаноники еще удерживали обезболивающую блокаду, но этого было уже недостаточно. Холодок онемения распространялся по раненой ноге, лишая его последних сил. Каждое движение давалось с трудом, а мускулы становились ненадежными, как у старика. За последние часы у него случилось несколько приступов судорог, сотрясавших руки и вообще всю верхнюю часть тела. Нейронаноники оказались неспособны ни предотвратить, ни остановить их. Ему приходилось просто лежать на дне лодки, глядя в пульсирующую красноту, и ждать, пока судороги стихнут.

В такие минуты ему казалось, что он видит самого себя: крошечная скорченная темная фигурка на дне ялика (такого, какой он украл, когда тот еще был окутан иллюзией), уносимая по жаркой белой реке, протянувшейся чуть ли не до конца мира. Вокруг той реки не было ничего: ни берегов, ни деревьев. Поток извивался в красном мареве серебристой лентой, покачивающейся под легким ветерком, а далеко-далеко наверху ускользающим дразнящим огоньком мерцало пятнышко звездного света. Вокруг него на грани слышимости шелестели чьи-то голоса. Он не мог разобрать ни слова, но почему-то был уверен, что разговор идет о нем. Он улавливал только тон: насмешливый и пренебрежительный.

Это был не просто сон.

Лодка мягко покачивалась на воде, а Чаз вспоминал былые миссии, давних товарищей, прежние битвы, победы и поражения. Зачастую он даже не знал, за кого и ради чего сражается. На правой он стороне или нет? Да и как он мог узнать об этом? Он ведь наемник, человек без принципов, всегда готовый к насилию, жестокости и смерти. Он сражался за того, у кого было больше денег, в интересах компаний, плутократов, а иногда и правительств. В его жизни не было места понятиям правоты и неправоты. И так было намного легче, ему не приходилось принимать важных решений.