Филип Фармер - Ночные кошмары

Он пересек большую комнату, нырнул в меньшую, прошел через нее, через кухню и вышел во двор. Он перепрыгнул через забор с ловкостью, о которой и не подозревал. Но он забыл о свирепой собаке, которую держали охотники. Хотя пес был прикован цепью, у него было достаточно поводка, чтобы добраться до него. Пес прыгнул было на него, упал на землю и замер, высунув язык и уставившись на мир остекленевшими, глазами.

Он остановился и повернулся к большому дому, подняв руки вверх. Если он продолжит бежать, то убьет полмира, а он не мог вынести этой мысли. Сейчас он сдастся, и, если полиция застрелит его, потому что боится оставить в живых, тем лучше. Это решило бы многие проблемы.

Полиция, конечно, не стреляла. Им не сказали, насколько он опасен, и они не знали, что он оставил после себя трех мертвых старух. Даже если бы они знали, то подумали бы, что волнение было слишком сильным для старых сердец.

Потому что те немногие власти, которые знали правду, позволили полиции и общественности оставаться в неведении, он не был привлечен к суду по какому-либо обвинению, но был объявлен психом и признан невменяемым.

Пол Эйр не стал спорить с этим решением. Он также не рассказал своим сторожам об инциденте, произошедшем через три ночи после того, как его заперли, когда он проснулся и выглянул в окно. В небе была четка очерчена форма блюдца. Оно зависло за окном на несколько секунд, а затем вспыхнуло и исчезло из виду. Пол Эйр чувствовал, что оно… она… наблюдает за ним, потому что он был ее единственным живым отпрыском. Или что-то внутри него было.

ПРОШЛО ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ, а он так и не увидел ни одного человека во плоти. Время от времени он просыпался, зная, что его усыпил газ и у него взяли образцы тканей. Однажды он проснулся, а на столе рядом с ним лежал рентгеновский снимок. Телевизор ожил, и изображение доктора Полара объяснило ему, что означает рентген. Это был его мозг, и нарисованная на нем стрелка указывала на крошечное пятнышко в мозжечке, «заднем мозге». Это было что-то, что было обнаружено радиоактивным отслеживанием. Возможно, это опухоль, но доктор Полар так не думал. Форма новообразования была слишком похожа на форму кирпича. Доктор Полар признался, что хотел бы провести операцию по его извлечению. Но он боялся, что хирург упадет замертво прежде, чем нож успеет сделать первый надрез.

— По-видимому, ваше второе «я» не возражает против того, чтобы мы брали образцы тканей или проводили другие эксперименты, — сказал Полар. — Они не угрожают ни тебе, ни ему… я бы так сказал.

Пол Эйр спросил о природе этого новообразования, но ему ответили, что у Полара и его коллег не было никаких теорий на этот счет. Затем Эйр спросил, планирует ли Полар убить его, чтобы препарировать. Полар не ответил.

Пол Эйр также несколько раз спрашивал о Гленде. Каждый раз ему говорили, что она жива и чувствует себя хорошо. Это было все, что он мог или хотел услышать.

В первый день седьмого месяца, когда Пол Эйр ходил взад и вперед, дверь в его комнату открылась. Гленда вошла, и дверь быстро закрылась и ее заперли.

Эйр был так ошеломлен, что ему пришлось сесть в кресло. Гленда стояла перед ним высокая и прямая, ее груди больше не были просто маленькими бутонами, а ноги стали ровными и стройными. Она улыбнулась отцу, а потом разрыдалась и бросилась к нему. Он тоже плакал, хотя в свое время счел бы это недостойным мужчины.

— Я чуть не умерла, — сказала она, когда покинула его объятия. — Мои кости стали мягкими. Врачи сказали, что ничего подобного раньше они не наблюдали. Они сказали, что кальций был полурастворен. Кости сначала стали как резина, а потом как твердое желе. Врачи держали меня в чем-то вроде ванны; я плавала в воде, пока они ставили вокруг меня скобки и формы, чтобы выпрямить меня. Через несколько недель кости снова начали твердеть. Потребовалось два месяца, чтобы они стали совершенно твердыми, и это было так долго, так очень долго и так страшно! Но посмотри на меня сейчас!

Пол Эйр был счастлив. Но когда Гленда сказала, что его не освободят, он рассердился.

— А почему бы и нет? Я могу делать великое добро, больше добра, чем кто-либо когда-либо делал раньше!

— Папа, они не могут тебя отпустить. Каждый раз, когда ты злишься на кого-то, ты убиваешь его. Кроме того…

— Ну, в чем дело? — нетерпеливо спросил он. Он надеялся, что не рассердится на нее. Может быть, ему следует сказать ей, чтобы она убиралась сейчас же.

— Мы все здесь в тюрьме! — сказала она и заплакала.

Хотя не было причин спрашивать почему, он спросил. Власти, кем бы они ни были, заперли в этом месте не только его семью, но и двух Тинкроудоров, миссис Эпплис и всех стариков из дома престарелых. С ними хорошо обращались и давали все, что они хотели, кроме свободы.

— А как же наши друзья и родственники?

— Им сказали, что мы все лечимся от редкой заразной болезни. Я не знаю, как долго люди будут в это верить, но я думаю, что на них оказывается какое-то косвенное давление. Они не должны ничего говорить об этом никому другому. Мы получаем письма, и мы можем писать письма. Но они подвергнуты цензуре. Нам пришлось переписать некоторые из них.

Пол Эйр был в ярости два дня и в ужасе три. На шестой день доктор Полар появился на экране телевизора. Он подождал, пока Эйр перестанет его оскорблять, и сказал:

— Все не так плохо, как вам кажется, Пол. Возможно, для всех нас найдется выход. Я хочу, чтобы ты сейчас же подошел к двери. Окно просмотра будет открыто на минуту. Я хочу, чтобы ты просто просмотрел. Это все…

Поскольку причин отказываться не было, Пол Эйр так и сделал. Он увидел только младенца, примерно годовалого, лежащего на кровати. У ребенка было изможденное лицо, очень тонкие руки и ноги, и он явно умирал. Эйр почувствовал к нему жалость.

Потом кто-то закрыл окно, и он больше не мог его видеть.

Через три дня дверь открылась, и вошла Гленда. Они обнялись, и Гленда сказала:

— Ребенок, которого ты видел, полностью выздоровел, папа. У него была лейкемия, и он умер бы примерно через неделю. Врачи этого не признают, но признают, что наступила полная ремиссия.

— Рад этому, — вздохнул Пол. — Но что это значит для меня? А для тебя? — поспешно добавил он. — Для остальных?

Гленда бросила на него непроницаемый взгляд и сказала:

— Если ты согласишься сотрудничать, папа, нас освободят. Мы не можем сказать, когда выберемся отсюда, но если ты допустишь ошибку, то мы попадем в беду. Но если не ошибешься, мы будем свободны. Если…

Было очевидно, что ей стыдно, и все же она отчаянно желала, чтобы он сказал: «Да». Он не мог винить ее за это. Ее освободили от искривленного тела только для того, чтобы лишить обещанной новой жизни.