Даша Пац - Оттепель не наступит [litres]

– Нет, это исключено… Юна, может, было что-то странное с Агатой? Горячая кожа или, может, она никогда не обжигалась?

И тут я вспомнила проступающий пот на теле сестры, когда она прекращала пить таблетки. А ещё вспыхнувшее ни с того, ни с сего пламя в духовке.

– Агата…всю жизнь принимала таблетки. И…если пропускала хоть один приём, ей тут же становилось плохо. Температура, потеющие ладони. А ещё…

Я рассказала о странной стене из пламени во время погони за похитителями. Теми повернула ладонь к верху и подняла брови, делая на лице торжествующую гримасу. Мол, я же говорила. Меня снова начало тошнить.

– Так. Давайте по порядку, – сказала я, подперев пальцами лоб, – о чём мы говорим? Ты, – я повернулась к Темзе и тыкнула пальцем, – только что назвала мою сестру мутантом, я ничего не путаю?

– Строго говоря, да…Чёрт возьми, будет сложно тебе всё объяснять, если ты ничего не знаешь…

Ида хмыкнула:

– Что там объяснять? Всё максимально просто. Вместо того чтобы решать проблемы с вечной зимой, наше правительство решило использовать людей как лабораторных крыс.

Она поджала губы, накинула капюшон и открыла окно. В кухню ворвался морозец. Ида протянула ладонь к солнечным лучам. Теми продолжила:

– Я мало знаю об этих экспериментах. Вся информация строго засекречена. Но уже кое-что есть. Например, было две волны опытов. Первых детей создавали устойчивыми к холоду.

Я округлила глаза и перебила её:

– Чего-чего?

Теми понимающе кивнула:

– Я знаю, в подобное сложно поверить. Но это ещё не всё. Эксперименты с холодом были неудачными из-за огромного количества жертв и ничтожно малого процента успеха. Вторая волна случилась примерно через семь лет, судя по моим данным. И на этот раз учёные пошли дальше и стали создавать детей, которые не боятся огня.

– Ладно, холод…Но огонь? Это же бред какой-то! – воскликнула я.

Журналистка откинула с лица каштановые волосы и отрицательно помотала головой:

– Не бред. Скажи, твоя мама жива?

– Н-нет, – ответила я неуверенно, – а причём тут мама?

– Она умерла, когда Агата родилась?

– Да.

– Женщины не могли вынашивать детей, устойчивых к пламени, поэтому погибали, буквально сгорая от высокой температуры.

Мне показалось, что ещё немного, и я задохнусь.

– Но…откуда ты это знаешь?

Ида бросила на нас взгляд из-под плеча и снова отвернулась.

– Я же журналистка, – грустно улыбнулась Темза.

Сердце свело от боли.

– Прости за вопрос, но мы должна убедиться наверняка. Как умерла твоя мать? – тихо спросила Теми.

Я спрятала лицо в ладонях и стала вспоминать.

Мы стоим недалеко от булочной. С неба сыплет небольшой снежок. Магазины и небоскребы уже нарядились в Рождественское убранство. Всё сияет, мигает, прохожие несут домой сосновые ветви. Внутри меня зарождается предвкушение праздника. Я улыбаюсь и подбегаю к витрине магазина со сладостями и с жадностью рассматриваю шоколад. Папа покупает мне конфеты только к Рождеству. Потому что это очень дорого.

Я вприпрыжку возвращаюсь к маме и едва достаю ей до талии. Из-за моей сестрёнки в животе маминого лица почти не видно.

– Мамочка, пожалуйста, пойдём за булочками! Хочу булочку! – канючу я, надеясь, что мучное утолит сумасшедшее желание съесть все конфеты с витрины шоколадного магазина.

Я беру маму за ладонь. С удивлением замечаю, что рука очень горячая и влажная. Мама тяжело вздыхает, ведет меня к лавочке и садится:

– Юни, давай немного посидим, мне немного нездоровится.

Внутри начинает неприятно сводить. Сердце проваливается в пятки. Я всматриваюсь в красивое мамино лицо. Она пытается улыбаться, но я вижу, что ей плохо. Из-под красной вязаной шапки торчат непослушные русые волосы. Те пряди, что ближе всего к лицу, мокрые от пота.

– Мамочка, поехали домой?

– Нет, позвони папе, – мама дрожащей рукой протягивает мне телефон, – скорее набери папу.

Сердце начинает колотиться. Мама прикрывает глаза и запрокидывает голову, облокачиваясь на стену.

Я быстро звоню папе. Слышу его голос:

– Не сейчас, Милли, я очень занят.

– Папочка, маме очень плохо!

– Где вы? – голос отца становится резким и напряженным.

– Мы возле Европейского квартала, рядышком магазин, где ты покупаешь мне конфеты.

– Никуда не уходите. Я скоро буду.

Папа бросает трубку. А мама вдруг закрывает глаза и мягко, словно снежинка, опускается на лавочку.

– Мамочка! – кричу я и ловлю маленькими ладонями мамино лицо.

Она не отвечает, а я даже сквозь перчатки чувствую, как горят её щёки. Проходящая мимо женщина останавливается возле нас и обеспокоенно говорит:

– Кажется, нужно вызвать скорую.

– Нет! – восклицаю я. – Папа сказал, что сейчас приедет.

У неё доброе лицо. Она говорит какие-то успокаивающие вещи и быстро набирает номер. Я чувствую, как к горлу подкатывает ком, а на глаза наворачиваются слёзы. Мамины руки безжизненно свисают с лавочки. Я беру её ладонь и умоляю:

– Мамочка, пожалуйста, очнись.

Но она не слышит. Женщина крепко сжимает моё плечо и говорит:

– Сейчас всё будет хорошо. Приедет скорая, и твоей маме помогут.

Сердце вот-вот проломит грудную клетку. Маме нельзя в больницу, я это знаю. Папа так говорил. Через минуту с оглушающим воем подъезжает большой снегоход скорой помощи. Люди в белых халатах обеспокоенно подбегают к нам и грузят маму на носилки. Женщина ободряюще хлопает меня по плечу. И я захожу следом за врачами.

– Как зовут пациентку? – спрашивает молодая девушка в белом халате.

– Милия Сафи.

– Ты её дочь?

Я киваю и говорю:

– Нужно позвонить моему папе. Её нельзя везти в больницу.

Но она пропускает мои слова мимо ушей. Возле мамы суетятся остальные врачи.

– У неё жар. Критический. Температура тела сорок градусов, – говорит парень.

– Чёрт возьми! – ругается девушка, которая только что со мной говорила. – Инфекция?

– Не похоже.

– Родовая деятельность?

– Не началась. Пациентка без сознания.

Лоб мамы обтирают тканью, а на лицо надевают кислородную маску.

– Срочно, колите жаропонижающее.

Врачи быстро затягивают жгут на маминой руке и ставят рядом капельницу. В вену вводят какое-то лекарство. А внутри меня всё переворачивается.

Наконец, мы подъезжаем к больнице. Маму быстро выносят, а я еле поспеваю за врачами. В светлом больничном холле уже стоит папа. По дороге я позвонила ему с маминого телефона и рассказала, что происходит.

– Вам нельзя к ней! – твёрдо, но спокойно говорит мужчина в белом халате.