Грег Иган - Останови мое падение

Если пластырь показывает все, что происходит в моему мозге — или все, что имеет значение: мысли, смыслы, высшие уровни абстракции — смог бы я проследить за процессом, умея читать эти образы? Смог бы найти его первопричину?

Я останавливаюсь на полушаге. Эта мысль пьянит и кружит голову. Где‑то в глубине моего мозга должно быть «Я»: источник всех поступков, самость, принимающая решения. Нетронутая культурой, воспитанием, генами — источник человеческой свободы, полностью независимый, отвечающий лишь перед самим собой. Я всегда это знал — но годами пытался придать этому знанию более четкую форму.

Если бы пластырь мог отразить мою душу, как в зеркале — если бы я мог своими глазами увидеть, как моя собственная воля исходит из центра моего естества в то самое мгновение, когда я нажимаю на спусковой крючок…

Это был бы момент идеальной честности, идеального понимания.

Идеальной свободы.

Придя домой, я ложусь в темноте, восстанавливаю увиденную картину в памяти и начинаю экспериментировать. Если я собираюсь идти вверх по течению, мне придется нанести на карту как можно б о льшую территорию. Это не так‑то просто — наблюдать за собственными мыслями, искать закономерности, пытаясь найти связи. Видятся ли мне образы, в которых отражаются идеи как таковые, пока я сам выбираю первую пришедшую в голову ассоциацию? Или они связаны, скорее, с самим процессом концентрации, балансирующим между образом и мыслями, которые, как я надеюсь, он выражает?

Я включаю радио, нахожу ток‑шоу — и пытаюсь сосредоточиться на словах, одновременно удерживая в сознании пластырный образ. Мне удается различить образы, вспыхивающие в ответ на несколько слов — или, по крайней мере, образы, присутствующие в каждом из каскадов, возникающих в тот момент, когда эти слова пускаются в ход — но после пятого или шестого слова я упускаю из вида первое.

Я зажигаю свет, беру бумагу и пытаюсь набросать словарь. Но дело безнадежное. Каскады действуют слишком быстро, и любая моя попытка запечатлеть один из образов, остановить мгновение — это вторжение, которое уносит его прочь.

Уже почти рассвет. Я сдаюсь и пытаюсь уснуть. Скоро мне понадобятся деньги, чтобы заплатить за аренду, мне придется что‑то предпринять — если только я не соглашусь на предложение Трэна. Пошарив под матрасом, я убеждаюсь, что пистолет все еще на месте.

Я вспоминаю последние годы своей жизни. Одна бесполезная университетская степень. Три года безработицы. Днем — спокойная работа в сфере бытовых услуг. Потом — ночные вылазки. Пелена иллюзий слой за слоем спадает с моих глаз. Любовь, надежда, мораль… все это нужно преодолеть. Теперь я не могу остановиться.

И я уже знаю, как все должно закончиться.

Когда в комнату начинает проникать свет, я чувствую внезапную смену… чего ? Настроения? Восприятия? Я не свожу глаз с узкой полоски солнечного света на осыпающейся с потолка штукатурке — но все выглядит так же, как и прежде, ничего не изменилось. Я мысленно сканирую свое тело, как если бы столкнулся со слишком чуждой для себя болью, чтобы сразу же ее осознать — но в ответ получаю лишь обострение собственной неуверенности и смущения.

Странное ощущение усиливается — и я невольно вскрикиваю. Мне кажется, будто моя кожа лопается, обнажая жидкую плоть, из которой выползают десять тысяч червячков — вот только нет ничего, что могло бы объяснить такое ощущение: ни видимых ран, ни насекомых, и абсолютно никакой боли. Ни зуда, ни жара, ни холодного пота… ничего. Это похоже на жуткие истории о наркоманах, резко ушедших в завязку, или кошмарном приступе алкогольного делирия — но лишенные всех симптомов, кроме самого чувства ужаса.

Скинув ноги с кровати, я сажусь, держась рукой за живот — хотя в этом нет никакого смысла: меня даже не тошнит. Напряжение исходит не из моих внутренностей.

Я сижу, дожидаясь, пока не уляжется паника.

Но ничего не меняется.

Я едва не срываю пластырь — а что еще это может быть? — но успеваю передумать. Сначала я хочу кое‑что попробовать. Я включаю радио.

— … предупреждение о циклоне, надвигающемся на северо‑западное побережье…

Десять тысяч червячков струятся и клокочут; слова ударяют по ним, как поток воды из пожарного шланга. Я резким движением выключаю радио, успокаивая столпотворение — и после этого слова эхом отдаются в моей голове:

— … циклон…

Каскад окаймляет понятие, возбуждая образы, которые отражают его звучание; едва ощутимый вид слова на письме; изображение, абстрагирующее сотню спутниковых погодных карт; кинохроника с вырванными ветром пальмами — и гораздо‑гораздо больше, настолько, что невозможно охватить.

— … предупреждение о циклоне…

Большая часть образов, отвечавших за «предупреждение», уже были активны — опираясь на контекст, предугадывая очевидное. Образы съемок с высоты урагана становятся сильнее и возбуждают другие — сделанные наутро кадры людей рядом с пострадавшими от непогоды домами.

— … северо‑западное побережье…

Образ спутниковой погодной карты сжимается , фокусируя свою энергию в одном взятом из памяти — или сконструированном — изображении с наложенным в нужном месте вихрем облаков. Вспыхивают образы, кодирующие названия полудюжины северо‑западных городов, виды туристических достопримечательностей…, пока каскад не добирается до туманных ассоциаций со спартанской простотой деревенских пейзажей.

И я понимаю, что именно сейчас происходит. (Вспыхивают образы «понимания», вспыхивают образы «образов», вспыхивают образы «замешательства», «переполненности чувствами», «безумия»…)

Процесс слегка успокаивается (вспыхивают образы для каждого из этих понятий). Я могу это постичь, оставаясь спокойным, я могу дойти до конца (вспыхивают образы). Я сижу, положив голову на колени (вспыхивают образы), пытаясь добиться необходимой сосредоточенности мыслей, чтобы справиться со всеми резонансами и ассоциациями, которые пластырь (вспыхивают образы) продолжает передавать в мой не вполне зрячий левый глаз.

Не было никакой нужды совершать невозможное, засев за составление словарь на бумаге. За последние десять дней образы вытравили свой собственный словарь прямо в моем мозге. Нет необходимости сознательно наблюдать и запоминать, какой образ соответствует конкретной мысли; все свое бодрствование я провел в окружении тех же самых ассоциаций — они въелись в мои синапсы за счет простого повторения.

И теперь это начинает приносить свои плоды. Мне не нужен пластырь, чтобы знать, какие мысли, на мой взгляд, крутятся у меня в голове — но теперь он показывает мне и все остальное: слишком слабые и мимолетные детали, которые невозможно уловить при помощи одной лишь рефлексии. Не один, самоочевидный поток сознания — последовательность событий, определяемую самым мощным образом из всех, активных в конкретный момент времени — а все кружащиеся под ним потоки и водовороты.