Андрей Евсиков - Курс

Майор Бабков порой очень буквально воспринимал цитату «если армия много лет не воюет, она начинает драить казарму». Когда второкурсники бабковцы переселились на первый этаж другой старой казармы, там был хороший паркетный пол, покрытый лаком. Но произошла какая-то таинственная несовместимость вида этого пола с представлениями Саныча о правильном сочетании объектов во Вселенной, и приговор полу был вынесен быстро. Ожидание циклёвочных машин по меркам Бабкова не должно было осуществляться более двух дней. И этот срок вышел. К тому же циклёвочная машина не могла подобраться вплотную к стене. И вот очередная череда прекрасных дней для курса началась с разбивания принесённых стёкол и упорного многочасового соскребания этими стёклами множества слоёв лака сначала в тех местах, куда не могла добраться циклевалка, а потом и, чего мелочиться, во всей казарме.

Вероятно, Санычу очень нравилось осознание того, что курс «при деле», а не разлагается бесцельным прокуриванием лишнего времени. Матюкая Бабкова, казарму и того, кто придумал красить паркет лаком, курс в упорных боях на карачках освобождал от лака метр за метром родной казармы и в самом страшном бреду не мог себе представить, что им это придётся делать на бис. После победы над лаком паркет был покрыт суриком и мастикой, и наряд обрёл вожделенную возможность осуществлять ещё одно первоочередное занятие – натирать пол «машкой». Если после пробегания ста человек по паркету не во всякую погоду будет видно, что необходимо протереть или промести, то на правильном казарменном полу оставался виден даже одиночный след сапога. В этом и заключалась военная логика: объект атаки должен быть обнаружен явно.

Но объекты во Вселенной так и не заняли правильные места, которые смогли бы удовлетворять представлениям Саныча о торжестве разума. Вычислив, что не так, Саныч поставил задачу: нужен сурик другого цвета. Если выплёвывать бесцветный лак не бросалось в глаза, то отскоблённый от пола всё теми же осколками стёкол и всё теми же бабковцами коричневый сурик был и в носу, и в ушах, и плевались им долго.

После очередного снятого с паркета усилиями курса и циклевальных машин слоя Саныч бесцеремонно приказал опять всё вымазать мастикой. К счастью, до Бабкова удалось донести информацию, а может, он и сам увидел, что паркет истощился основательно и после очередной циклёвки казарма останется без паркета, а что под ним – неизвестно. Наверное, только это обстоятельство лишило Саныча того кайфа, на который он явно и основательно подсел, – наблюдать, как курс скребёт стёклами пол в казарме. В казарме первого курса полы были деревянные, и, главное, казарма была новой. Делать в ней любое подобие ремонта было неэтично, и передовые «отделочные технологии от Бабкова» вынуждены были ожидать своего тестирования целый год. Пока же всё только начиналось.

Успешно прожив первую и одну из самых трудных недель своей жизни, курс уже более слаженным строем выдвинулся в баню. Свою баню в училище ещё не построили. И это было «по кайфу». Была сродни глотку свежего воздуха с подлодки любая возможность выхода за пределы училищного забора за годы в казарме. Городская баня масштаба, способного помыть курс, была не самой ближней, а километрах в трёх на Октябрьской. Раз в неделю в своё время каждый курс выдвигался строем на помывку и смену нательного. И это был праздник. Гражданский Краснодар жил своей размеренной и неумолимо манящей зелёной жизнью. Частный сектор начинался практически через квартал. Добротный асфальт или брусчатка между утопающих в зелени заборов, с которых свисала алыча, урюк, вишня. Пробегать по этим улицам каждый день на зарядке не было таким кайфом, как идти, хоть и в строю. И вот курс Бабкова в первый раз пересёк КПП и Северную улицу в направлении бани.

«Курс!» – скомандовал старшина Заварин. Бабковцами уже был приобретён соответствующий рефлекс, и все изобразили некоторое подобие строевого шага.

«Что приуныли? – не унимался Заварин. – Не успеете опомниться, как будете идти в баню по этой дороге в последний раз!»

Раздавшийся в ответ звук сочетал в себе переливы воя и хохота. «5 лет! – в ужасе подумал Андрюха. – 5 лет впереди!!! Да это, блин, целая жизнь! Жизнь в… дурдоме! Вот, блин, зараза этот Заварин!»

Присяга, как ни хотела подождать пробивающихся к ней сквозь шквал тягот и лишений армейской службы новобранцев, а всё стремилась удрать за горизонт, её всё-таки догнали, и этот день наступил. Показавшаяся с год пара летних месяцев мытарств была преодолена, ритуал отработан, и вот бабковцы в парадке на плацу, и это уже не тренировка. По такому случаю Андрюхины родители в первый раз в жизни предприняли совместный выезд на юг. Вряд ли они столь сильно мечтали о Ленинграде, чтобы не обрадоваться тому, что новым не пустым словом в географии для них зазвучал Краснодар. Но финансовое положение так и не позволяло им потом приезжать часто. Может, тройку раз и на выпуск. Старшая сестра была в Москве, выдавалась замуж, и финансирование всех её мероприятий имело наивысший приоритет.

Для Краснодара события разряда присяги в КВВКИУРВ принимали городской масштаб. Желающих поприсутствовать было хоть отбавляй. Для теперь уже настоящих курсантов этот день пролетел быстро, и началось самое длинное в их жизни учебное полугодие – первое.

Первое расписание занятий по истечении дней так и оставалось белым. Это уже после первого отпуска выработалась привычка заштриховывать прожитые дни в расписании, символически приближаясь к следующему отпуску. Потому абсолютно новое и белое расписание занятий потом подсознательно ассоциировалось с событием тяжести бетонной плиты, положенной на мечты о свободе. Далее начиналась выработка именно тех черт характера, которые и позволяли Андрюхе потом в жизни подступать к неподъёмным и непомерным задачам и объёмам работ, часто с непредсказуемым результатом, вгрызаться в них и упорно день за днём «рыть рогом землю», не сдаваясь неделями, годами, иногда и десятилетиями, выковыривая из всех закоулков души осколки приобретённых в казарме стойкости духа и упорства, собирая их в кучу и даже «пробивая стены головой» на отдельных этапах.

Когда в абсолютно белом расписании с более чем полутора сотнями клеток закрашивались первые три, бетонная плита уже начинала казаться не столь монолитной и неприступной. По крайней мере появлялось осознание, что её в принципе можно грызть. Когда же становились закрашены 7 клеток, а потом и все 10, загорался и огонёк надежды на то, что и это пройдёт, и во всём есть смысл, и всё небесполезно, а значит, время послеотпускных соплей прошло. Реальность – она здесь. Не всё так уж и плохо. И много интересного, и есть перспективы и будущее, и оно достойное. И всё самое лучшее – впереди. И пора показать американскому империализму, что его гроза затихла лишь на немного и вернулась к набору силы. В чём никогда не сомневался преподаватель матанализа Василий Андреевич Бухтояров.