Игорь Строков - Многомирие: Колизей

Я не эксперт в истории Древнего Рима, да и в истории вообще. Все ответы оставались за кадром. Да и важны ли они сейчас? Эти знания всё равно не смогли бы спасти мне жизнь.

Я так и лежал, пока Пётр не налил ещё коньяка.

– Эй, Свят, – сказал он. – Давай за Перуна.

– За кого? – не понял сначала я. – А, ну да. Главный бог, вспомнил.

Пётр недоумённо смотрел на меня. Я поднялся и невозмутимо взял у него чашку.

– За Перуна, – сказал я. – И за… ну, в общем, за остальных ребят.

Ещё один глоток. Мой собутыльник продолжал смотреть на меня как на привидение.

– Память, – сказал ему я. – У меня амнезия, ну.

– Ах да, точно! – Пётр сразу расслабился. – За Перуна!

Он сделал глоток и опёрся о стену.

– Слушай, Пётр…

– Петя, – перебил меня он.

– Петь… спасибо. Ты очень мне помог. Что уж там, жизнь спас!

– Забудь, – с ухмылкой ответил он. – Я должен был тебе помочь. Ты славный парень. Жаль, что…

Петя замолчал, некоторое время потупился в пол пустым взглядом и побрёл к своим нарам. Я остался сидеть в растерянности.

– «Жаль, что» что? – спросил я.

Земляк лёг на нары и молча отвернулся к стене.

– Жаль, что тебя всё равно убьют, – сказал Йохан, этот русый среднего роста парень с неприятным лицом, который до сих пор разговорчивостью не отличался, – Пётр не любит говорить такие вещи. Но ему придётся смириться. И тебе. И нам. Все мы однажды уже не вернёмся в эту тюрьму.

Изнутри всё сжалось. Я стал трезветь. Страх снова брал своё.

– Но Вернер ведь сбежал, – сказал я.

Ответом было всеобщее молчание.

– Как сбежал Вернер? – спросил я чуть громче.

Мой вопрос показательно игнорировали.

– Отвечайте! – крикнул я.

– Следи за своим языком, – тихо сказал Зигмунд. С ним мне общаться тоже ещё не приходилось. Он был брюнетом, поприятней на лицо и повыше Йохана. – Бежать отсюда – ещё большее самоубийство, чем оставаться на месте.

Вот и всё. Они боялись даже говорить о побеге. Даже о чужом. Камеры? Прослушка? Я не знал. И спрашивать было бесполезно.

Алкоголь не успокаивал. Отдыхать было просто невозможно. Тело болело, сил не было, но сердце до сих пор стучало так, будто хотело пробить грудную клетку насквозь и вырваться наружу. Я сегодня выжил и никого не убил, но чувствовал, что я уже никогда не буду прежним. Даже душ не помог расслабиться, и не только потому, что душевая кабинка отделяла меня от других голых мужиков лишь двумя стенками. То, что происходило со мной, водой не смоешь. И вот я, выжатый без остатка, гулял по двору.

Эта часть тюрьмы должна была создавать иллюзию свободы. Обширная территория была усыпана тренажёрами, игровыми площадками и лавочками. Казалось, что попал в какой-то очень крутой парк. Всюду было настолько зелено, что даже настроение повышалось. Я глубоко вдохнул свежий воздух. Там, чуть поодаль, раскинулся милый садик, сквозь листву которого проглядывала бетонная стена с колючей проволокой. Вольер с имитацией естественной среды обитания.

На первый взгляд, это всё не очень-то стыковалось с моими прошлыми умозаключениями о местном отношении к зэкам. Но стоило немного проанализировать ситуацию, и картинка складывалась. Человека нельзя лишать всего, надо оставить ему хотя бы малость. Орава агрессивных бандитов и воинов, которых заставляют жестоко убивать друг друга на потеху толпе, должна получать минуты умиротворения.

Людей здесь было много. Кто-то усердно тренировался, кто-то играл в местные замысловатые спортивные игры, а кто-то безмятежно отдыхал на лавочках. Весь вопрос в том, насколько ты самоуверен. Или насколько устал от такой жизни.

И всё-таки, как ни пытайся, правду не скроешь. Весь этот центр здорового образа жизни пах кровью и смертью. Заповедник самоубийц. В моих ушах ещё звенело от криков римских зрителей-садистов и ударов мечей о щиты, и меня было не обмануть.

Невидимые кандалы тянули к земле. И это были не только кандалы моей реальной несвободы, но и кандалы всех негативных эмоций на свете, которые сжались внутри меня в сингулярность, в одну бесконечно малую точку, и своей гравитацией притянули к себе все мои прежние надежды. И там, за горизонтом событий, не видно ничего, кроме беспросветной тьмы.

Да, я гуманитарий, и что? Люблю научно-популярные телеканалы.

А вот и расписание: огромная доска с наклеенными на неё листочками затесалась между деревьев около тропинки. Моя судьба – ещё два боя. Два боя, потом свобода до конца недели. Затем всё по новой.

«Эй, а когда сбежал Вернер?»

Либо меня поймали сразу после его побега, либо это расписание упорно составлялось, несмотря на его отсутствие. Гладиатор в бегах – и чёрт с ним, найдём. Пишем его имя в расписании, будто он никуда и не пропадал. Логика победителей.

– Прикидываешь, когда умирать?

Ему было за сорок. Весь в шрамах, забитый татуировками. Он носил серые потёртые шорты и запачканную белую майку. Щетина, тёмные волосы… Этот человек выглядел брутальным и опасным.

– Вроде того, – под нос ответил я и повернулся обратно к расписанию.

Пытался сделать вид, что мне на него плевать, но на деле у меня вся спина напряглась. Некомфортно мне рядом с такими личностями.

– А я давно уже не слежу, – продолжил он. – Какая разница? Либо за мной придут, либо не придут. Сражаться или валяться на нарах. Здесь особо планов на день не построишь.

– А как же близкие? Они не посещают тебя? Не приходят на бои?

Я решил поддержать диалог, дабы не оскорбить его молчанием. И повернуться к нему лицом, дабы не оскорбить своей спиной.

– Сдался я им. Ты вот за что сидишь?

– За национальность.

Я решил отыгрывать роль Вернера, а не придумывать истории или рассказывать правду. Уж больно жалкая она, эта правда.

– Солдат, значит. А я вот вор и убийца. Так что нет у меня больше семьи.

– Зачем же ты воровал и убивал?

Знаю, странный вопрос. Но что ещё мне оставалось ответить?

– Как «зачем»? Воровал, чтобы жить. Убивал… ну, потому что некоторые смельчаки не хотели отдавать своё барахло. Что мне, объяснять им, что мне нужнее? А так – чик – и всё. Гораздо эффективнее.

Жуткая речь, в которой заключалась жуткая философия жуткого человека, живущего в жуткой реальности. Жуть, одним словом.

– И что, не жалко людей? Не стыдно?

Почему-то я вдруг перестал его бояться. Не сделает он мне здесь ничего. Он не агрессивный, он аморальный и практичный. Убить меня было бы непрактично.

– А за что их жалеть? Глупые и никчёмные люди, которым кошелёк да телефон важнее жизни. Стыдно? А ты слышал про естественный отбор?

– Да, я заметил, что он здесь во всей своей красе представлен. Выживает сильнейший, все дела.

– У вас, солдат, своя война, – продолжил он, – а у нас, бродяг, своя. Убийцу считают героем, если он в казённой форме. А я отброс общества. Только дело-то в том, что мы, убивая, одну и ту же цель преследуем: выжить.