Мария Фомальгаут - Квариат

Итак, у меня будет два Воспарижа, и я принесу второй и поставлю на пол, и первый Воспариж ощерится, шерсть у него встанет дыбом, он грозно зарычит и бросится на второй Воспариж. Я буду разводить их по комнатам, я буду запирать двери, но и это не поможет, – города будут царапать двери и утробно рычать. Я буду наливать им воду в разные миски и накрывать разные столы – но это не поможет, совершенно не поможет, Воспарижи так и будут кидаться друг на друга, причем, как мне покажется – тот, уютно-солнечный, каштаново-шафрановый Воспариж будет бить и колотить и без того побитый Воспариж, живому Воспарижу не хочется смотреть на своего мертвого двойника, вот он и пытается его умертвить, как будто можно умертвить мертвого.

Я разгоняю их веником – веника они почему-то боятся – я бережно уношу к себе в комнаты мертвый Воспариж, я забинтовываю его раны, я смазываю их целебным маслом, я тщетно пытаюсь вернуть Воспариж к жизни, не могу.

У меня будет два Воспарижа – один живой, пропахший кофе и шоколадом, другой разрушенный, пропахший смертью – не гарью, не дымом, не пеплом, не кровью, а просто – смертью, у неё есть какой-то свой особый запах, и даже не запах, не пойми, что, когда причувствуешься и понимаешь – вот она…

И нескоро, очень нескоро я пойму, что мертвый Воспариж что-то делает с живым, отчего живой рвет и мечет, остервенело бросается на мертвого. Я пытаюсь защитить живой и теплый Воспариж, я прячу его от окоченевшего и холодного собрата, но мертвый Воспариж снова и снова просачивается в комнаты. Зачем вы его защищаете, говорит мертвый Воспариж – я вздрагиваю, я вообще не думал, что города могут говорить – он же умер. То есть, как это умер, не понимаю я, это ты умер, он-то живой – да какой он живой, фыркает Воспариж, он умер давным-давно, когда все случилось, – это я живой, существующий, мои руины и правда возвышаются над туманом, и когда налетает ветер и разгоняет туман, в соборе гулко звенит тяжелый колокол. Зачем вы защищаете каштаново-пряничный Воспариж, его же больше не существует. Я угрожаю, что сейчас возьму веник, достаточно я уже терпел выходки мертвого Воспарижа, сейчас возьму веник, не посмотрю, что от Воспарижа остались рожки да ножки. Ничего вы не сделаете, отвечает Воспариж, ничегошеньки-ничего, потому что вас тоже нет, вас не стало, когда все это случилось, и того Воспарижа не стало, вы уже мертвый были, когда поехали смотреть на меня второй раз, да вы в кои-то веки не на меня, а на себя посмотрите, на свои обгоревшие кости, хоть бы перчатки надели, а то смотреть страшно. Так что ничего вы не сделаете, того Воспарижа больше нет, вот он и злится на меня, что я есть, а его нет, и ничего вы не сделаете, ничегошеньки-ничего.

Я уже понимаю, что ничего не сделаю – по утрам просыпаюсь от грозного шипения, когда два Воспарижа начинают выгибать спины и махать друг на друга хвостами. Мой первый Воспариж подает мне храпучино с тротуасанами, мой второй Воспариж приветствует меня звоном одинокого колокола на уцелевшем соборе.

Иногда я смотрю на улицу, за дверь – я жду, что когда-нибудь на пороге появится еще один Воспариж, совсем юный, отстроенный заново, он будет помахивать хвостом и вставать на задние лапы, ожидая, когда его впустят. Но дни идут за днями, недели за неделями – и все остается неизменным, я и два Воспарижа, которые были в моей жизни, они даже завтракают порознь, а я не знаю, с кем из них завтракать сегодня, чтобы не обидеть другого…

Здравствуйте, дорогие наши, не знаем, кто, очень рады вам всем писать, всех целуем и обнимаем, желаем крепкого здоровья, и чего там еще полагается желать. У нас столько всего случилось за это время, что даже не знаем, с чего начать. Все как-то потихоньку наладилось, переехали в новый дом, так что даже жалко, что вы нас покинули. Надеемся, что у вас тоже все хорошо.

Здравствуйте, дорогие наши, не знаем, кто, очень рады были получить ваше письмо. У нас все просто замечательно, устроились на новом месте, у нас теперь тоже свой дом, в три этажа, а больше здесь не положено. Так что все у нас хорошо…

…письмо гневно отвернуло страницу, чтобы никто его не видел, особенно вот это наглое беспардонное письмо, которое вот так откровенно разглядывает чужие страницы, да еще и возмущается:

– Да подождите вы, я еще не дочитало!

– Вы… да как вы смеете? Как вам не совестно читать чужие письма!

– Позвольте… – письмо краснеет, – я бы в жизни не позволило себе ничего подобного, если бы у нас с вами не было одинаковых адресов.

– Что, простите?

– …одинаковых адресов… ну вот, посмотрите сами, откуда вы…

– Ну, знаете, вот так при первой встрече спрашивать адрес, это новенькое что-то!

– А что его спрашивать, если ваш адрес отправления – это мой адрес получения и наоборот!

– Так вот оно что… получается, мы с вами… как же это сказать… а письма бывают родственниками?

– Ну… можно сказать и так…

…честно признаться, мне было не по себе, что у меня в маленьком кафе собираются письма, пьют вино, кофе, заказывают себе континентальный завтрак, хотя какие могут быть континенты на мириады километров от земли. Однако, эти письма были единственным источником моего дохода, поэтому я любезно встречал странных гостей и даже соорудил для них что-то вроде маленькой гостиницы…

– …вы… почему вы не дошли до адресата? Как вам не стыдно торчать здесь годами и веками, когда вы давным-давно должны быть на адресе?

– А, так вы еще не знаете…

– …и знать не хочу! Хорошо письмо, ничего не скажешь… позорище… ладно, некогда мне тут с вами, я полетело…

– И куда вы полетите, позвольте узнать?

– Адрес вы знаете не хуже меня.

– Адрес-то мы все знаем, оба адреса… только я думаю, вы уже и сами догадываетесь почему никто из нас не летит по нужным адресам… нет, вы, конечно, проверить лично…

…мы гадали, вернется или не вернется последнее письмо – потому два предпоследних так и не вернулись, то ли остались на адресе, то ли отправились скитаться по космосу. Письмо вернулось три тысячи лет спустя – какое-то притихшее, потрепанное, устроилось в доме на окраине нашего маленького городка. Мы хотели спросить у него, что там, на адресе, но почему-то побоялись.

Это Рождество я буду встречать в одиночестве – нас будет семнадцать, ни много, ни мало – семнадцать. Первый раз мой роскошный особняк кажется мне слишком маленьким, не способным вместить так много… нет, гостями их не назовешь, да и вообще, почему я говорю – их, если это я. Я разливаю по бокалам вино, я нарезаю ветчинность, я разделываю врутку, сегодня особенно хорошо получилась, я подбрасываю кедровишек в светочаг.