Андрей Данилов - История сверхчеловека

Артур Карелин, пользуясь тем, что режиссер телепередачи перед началом интервью давал в эфир коллаж из произведений, певшихся им в разные годы, и назойливые зрачки телекамер в студии еще не обрели осмысленности взгляда монстра, препарирующего душу, ссутулившись и закрыв глаза, сидел в кресле. Он не любил смотреть и слушать себя в записи, ибо то блаженное мгновение творчества, которым он жил при исполнении этих вещей, никогда не выдерживало взгляда со стороны, немного отстраненного и более объективного. Видимо в этом и заключается необъяснимый «наркотик» искусства, когда выложившись при исполнении до предела и получив свою порцию восторга и восхищения от зрителя, при прослушивании записи своего выступления признаешь, что вещь могла бы получиться совершенной, если бы чуть-чуть… Это мистическое «чуть-чуть», видимое только самому творцу, этот маленький зазор между идеальным образом, существующим внутри тебя, и тем, немного ущербным своей недосказанностью, который выходит при исполнении наружу и составляет каторжно-прекрасную магию творчества, заставляющую начинать все заново, которая ведома лишь немногим посвященным.

Артур встрепенулся, почувствовав легкое прикосновение руки ведущей, молчаливо предупреждающей его о включении телекамер и, выпрямившись в кресле и натянув на лицо знаменитую карелинскую улыбку, приготовился к работе. Это была, пожалуй, самая болезненная сторона популярности, к которой он так и не смог привыкнуть: в момент, когда мысли твои далеко, а в душе почему-то черно и пусто и больше всего на свете хочется вытянуться в гамаке, закрыть глаза и спокойно обдумать очередную «авантюру», как он называл свои творческие проекты, нужно убедительно и обаятельно отвечать на дурацкие вопросы, которые почему-то так любят задавать журналисты.

– Добрый вечер, уважаемые дамы и господа! Как вы, наверно, уж догадались по нашей заставке, сегодняшний гость нашей студии – известный певец, актер и писатель Артур Карелин.

Натали Бенуа жестом, сводящим с ума большинство двуногих, носящих брюки, поправила прическу и, бросив быстрый взгляд на экран монитора, контролируя свой внешний вид, продолжила:

– Широта ваших интересов и, самое главное, те результаты, которых Вы смогли достичь в очень далеких друг от друга жанрах искусства, известны всем и поэтому, я думаю, наших телезрителей очень волнует вопрос: как Вам удается все это совмещать, да еще и достигать везде верхней планки?

«Так, сейчас кому-то будет очень больно, – неприязненно глянув на красотку-телезвезду, подумал Карелин, – и какого черта я согласился на участие в этом балагане?» Дело в том, что практически все журналисты, считающие себя интеллектуалами или теоретиками искусства, очень любили задавать ему в разных вариантах этот вопрос, причем каждый раз требовали от него чего-нибудь свежего и оригинального, доводя до глухого бешенства. Несколько месяцев назад Артур честно предупредил журналистскую братию о том, что следующий человек, которому придет в голову поинтересоваться истоками его разнопланового творчества, позавидует кончине Джордано Бруно. Но эта очередная «умница» либо ничего об этом предостережении не знала, либо, нахально понадеявшись на свои женские чары, просто не приняла его всерьез, и снова наступила на любимую мозоль. И Карелин, без того пребывавший не в лучшем расположении духа, начал «боевые» действия.

– Видите ли, ласточка моя, – искусство осаживания надоедливых поклонниц и «зарвавшихся журналюг» было отработано им до мелочей, – если кто-нибудь когда-нибудь сможет однозначно ответить на этот вопрос и убедительно расскажет о том, как он достигает «верхней планки» в творчестве, вы ему ни в коем случае не верьте. Он либо тайно влюблен в вас и рассуждениями о недосягаемом для человеческого ума хочет завлечь вас в свои сети, либо безнадежно профессионален, как робот, и тогда ему тем более не дано ощутить в себе эту неподвластную пошлому рацио тайну творчества, рассказами о которой он пудрит вам мозги. Я – дилетант, смиренно признающий себя только инструментом выражения идеи, неизвестно какими путями пришедшей в мой мозг, и ничего кроме невнятного бормотания в ответ на этот, безусловно оригинальный и выстраданный вами вопрос, вы от меня не услышите.

Он привстал с кресла, картинно поклонился Натали и, все-таки немного лакируя свое утонченное хамство учтиво-карамельным тоном, продолжил:

– Предвосхищая ваш, вполне естественный интерес к тому, чем же все-таки, с моей точки зрения, отличается дилетант от профессионала, спешу сообщить, что вкладываю в эти слова несколько иной смысл, нежели те творческие импотенты, которые в миру гордо носят звания критиков. Для них дилетантизм – синоним примитивной кустарщины и дешевой самодеятельности, я же подобных людей вообще оставляю за бортом своих теоретических изысканий. Творец для меня начинает существовать только с той минуты, когда он уже подошел к определенному уровню владения основами своей профессии, который дает ему право называться крепким ремесленником. И уже после этого перед ним откроются две двери: или он станет «профессионалом», то есть человеком, работающим на конкретный, им самим предсказуемый результат и пытающимся при помощи идеи, имеющей надчеловеческую, божественную сущность, выразить свои мысли и чувства, или «дилетантом», всецело подчиняющимся идее и предоставляющим свои творческие возможности для материального воплощения тех ее сторон, которые она сама решится доверить людям. Короче говоря, профессионал – это гений, говорящий языком своего разума, а дилетант – безумец, пытающийся лепетать языком Вселенной. Справедливости ради следует сказать, что «верхней планки» в искусстве с равным успехом могут достичь и те и другие, ведь уровень этой планки диктует вкус большинства зрителей или слушателей, объективность которого весьма сомнительна и зависит от господствующей в данный промежуток времени моды на те или иные эмоции и чувства и способы их выражения. В споре этих творческих антиподов есть и чисто энергетическая черта, разделяющая их. Дилетант, растворившись в идее, начинает работать в режиме самосожжения, пытаясь подключить к творческому процессу инстинкты, еще не до конца задушенные цивилизацией. Те продукты творчества, которые он исторгает из себя, зачастую искренне удивляясь тому, как это после очередного «творческого успеха» он вообще остался жив, отличаются особой энергетикой «живого нерва», почти всегда пренебрегающей традициями ремесла. Профессионал же точно следует канонам жанра, и его произведения, при внешнем совершенстве формы, на эмоциональном уровне более холодны и сдержанны.