Владимир Контровский - Последний из бледнолицых

Зачем она вышла из машины? Вызвала бы по сотовому видеотелефону помощь и спокойно дожидалась приезда «аварийки», сидя за бронированными стёклами (с недавнего времени среди чуявшей надвигающееся неладное белой элиты пошла мода превращать свои авто в подобие боевых машин морской пехоты). Но Джейн вышла и увидела, что…

…левое переднее колесо её автомобиля сплющилось чуть ли не до самого обода. Покрышка не просто лопнула – она была взрезана, и причина этого тут же стала ясна: на мостовой были густо набросаны скрученные в узлы обрезки железа с торчащими концами, заточенными до бритвенной остроты. Джейн смачно выругалась, глядя на это оружие «уличного терроризма» и на результат его применения, и в ту же секунду по лакированному боку её машины щёлкнул камень.

На противоположной стороне неширокой улицы возле кучи щебня, приготовленного для дорожных работ, как из-под земли появилась группа смуглокожих подростков. Джейн не разобрала, кто это были – «чиканос» [10], арабы или мулаты, – её охватил ужас при мысли о том, что вот сейчас эти малолетние подонки всем скопом изнасилуют её прямо здесь, на грязном асфальте, возле её собственной машины.

Однако нападавшие, похоже, не имели такого намерения – они просто забрасывали попавшую в их засаду «крутую тачку» и её белую владелицу градом камней из так кстати подвернувшейся кучи. Один из камней больно ударил Джейн в коленку, другие отскакивали от стёкол и капота автомобиля. Каждое попадание сопровождалось замысловатой руганью на разных языках – Джейн разобрала лишь «Так её! Бей белую сучку!». Она втянула голову в плечи и закрыла лицо правым локтем, пытаясь левой рукой нашарить ручку дверцы. И тут раздался вой полицейской сирены.

Увидев приближающуюся машину с мигающим на крыше разноцветным маячком, Джейн испытала невероятное облегчение – ну вот, всё уже позади.

– Сюда! Скорее! Спасите! – закричала она, призывно размахивая обеими руками.

Подростки бросились врассыпную, и в это время брошенный кем-то из них камень – последний! – с дьявольской точностью попал ей прямо в висок. Камни – не пули, Джейн так и отделалась бы испугом да парой царапин-ссадин, если бы не этот острый и увесистый осколок гравия…

…Тело стало вдруг чужим и бессильным, а небо начало быстро-быстро разваливаться на куски. Нет, Джейн не вспомнила всю свою жизнь со всеми её радостями, не вспомнила она и ласки Натаниэля. Последней мыслью, промелькнувшей в её гаснущем сознании, было: «Я не успела сделать в этой жизни что-то очень важное… Кэролайн… Прости меня, моя девочка…»

…Джейн погибла нелепо и глупо, хотя разве внезапная насильственная смерть – да и вообще смерть – бывает умной?

Виновных не нашли – разве найдёшь в муравейнике именно того муравья, который так больно укусил? Натаниэль выслушивал соболезнования соседей, знакомых и сослуживцев – когда искренние, когда продиктованные правилами приличия, – и молчал: внутри него медленно растекалась, заполняя и затопляя душу, гулкая и немая пустота. Он любил Джейн, любил, несмотря на всю несхожесть их натур, но только сейчас, потеряв жену, понял, насколько он её любил. Ему было больно – нестерпимо больно, так больно, что Нат хотел тут же взять винтовку, отправиться туда, где погибла Джейн и уложить нескольких первых попавшихся ему на глаза обитателей этого района – независимо от их пола и возраста. Он не сделал этого только потому, что прекрасно понимал полную бессмысленность такого поступка. И у него оставалась Кэролайн – значит, жить ещё стоило.

…Ночь Нат провёл без сна. Он лежал на спине, глядя в потолок невидящими глазами, словно силясь найти там ответ на безответный вопрос: «За что?». Он даже не заметил, как в его комнату проскользнула Кэролайн – Натаниэль понял, что она здесь только тогда, когда девочка прижалась к отцу всем своим худеньким, вздрагивающим от рыданий тельцем. Он гладил её плечи и рыжеватые – точь-в-точь как у Джейн – волосы, пытаясь утешить. Утешить молча – нужных слов у него не было. «Мамочка… – прошептала вдруг Кэролайн, – мамочка…». Впервые дочь назвала так свою холодную и прагматичную мать – назвала тогда, когда её уже не стало…

Через месяц «мама Роза» попросила расчёт.

– Я уже не нужна вам, мистер Бампо, – сказала она, пряча глаза. – Кэрри подросла, и ей уже не нужны мои заботы. А у моей младшей дочери родился четвёртый ребёнок, и она просит меня помочь. Я привыкла к вам, мистер Бампо, и к вашей малышке, но… Отпустите меня, мистер Бампо, – я вам больше не нужна.

– Хорошо, миссис Фуэго, – ответил Натаниэль, внимательно глядя на старую добрую женщину, столько лет бывшую для Кэролайн второй (если не первой) матерью – Но… у вас ведь есть и ещё какая-то причина уйти от нас?

– Да, мистер Бампо, – призналась «мама Роза» после минутной заминки, – есть. Среди наших… – она снова замялась. – Ну, вы понимаете, о ком я говорю… Они начали на меня косо посматривать – мол, хватит служить белым господам. Нехорошие времена наступают, мистер Бампо, – я не хочу быть тут, когда на улицах начнут стрелять…

– Хорошо, миссис Фуэго, – повторил Нат. – Вы, наверно, по-своему правы. Хотя мне жаль, мама Роза, – мы с Кэролайн так к вам привыкли, особенно Кэрри.

– Храни вас Господь, мистер… Натаниэль, – голос мексиканки дрогнул. – И вас, и вашу девочку. Храни вас Господь! – И с этими слова «мама Роза» по-матерински поцеловала Ната в щёку, покрытую двухдневной щетиной – после гибели Джейн Натаниэль перестал бриться по выходным, когда ему не надо было никуда идти.

От остальной прислуги Нат тоже вскоре отказался – их всех нанимала Джейн, и они напоминали Натаниэлю о ней. Да и не было особой нужды в помощниках – Кэролайн уже сама умело справлялась со всем автоматизированным домашним хозяйством. Она заказывала продукты, которые им привозили прямо на дом, а потом программировала кухонный компьютер, управлявший плитой, микроволновой печью и всеми прочими овощерезками-кофеварками, на приготовление тех или иных блюд. Полы подметал робот-пылесос, стиркой тоже занималась машина. Кэролайн оставалось лишь сменить постельное бельё да протереть пыль в углах, но ни отец, ни дочь – по молчаливому уговору – не дотрагивались до картин, развешенных когда-то Джейн, и до статуэток, расставленных ею. И на этих предметах, помнящих руки ушедшей хозяйки, мало-помалу скапливалась пыль, словно вещи медленно седели…

А потом внезапно умер Бобби. Именно внезапно – пёс был хоть уже и в преклонных годах, однако на здоровье не жаловался и прежней прыти не утратил.

Собака издохла ночью – под дверью комнаты Кэролайн. Почему умный пёс выбрал именно это место для того, чтобы переселиться в лучший мир? Может быть, он чувствовал, что его обожаемая маленькая хозяйка всего через несколько лет навсегда покинет этот дом, и хотел преградить ей дорогу? Кто знает…