Борис Левандовский - Обладатель великой нелепости

ЩЕЛК!

Алекс ловко зажег спичку с первой попытки:

– Не пойму, что вы имели против моего друга.

– Тебе и не нужно понимать, – беззлобно ответил «моряк», подкуривая. – Спасибо, парень, – он затянулся сигаретой и снова откинулся на спинку скамейки.

Теперь Гера был просто уверен, что мужчина абсолютно трезв. И почему-то его это совсем не удивило.

– Ну и хер с тобой, – сказал Алекс. Правда, еле слышно, разворачиваясь вслед за другом.

ЩЕЛК!

Их билеты указывали на места в середине зала, но они заняли кресла в последнем ряду: на утренний сеанс народу собралось немного, в основном, такие же школьники, несколько пенсионеров и те, у кого еще не успели закончиться отпуска – всего человек тридцать. От этого зал большого кинотеатра на тысячу мест выглядел совершенно пустым. Когда перед киножурналом погас свет, у всей четверки было одинаковое чувство, что они остались совсем одни в огромном темном зале, и только для них загорелся широкий экран по другую сторону тихой пропасти рядов.

Во время фильма Алекс увидел, как Гера осторожно кладет руку Марине на плечо, а затем так же осторожно целует ее – сначала в щеку, а когда она, не поворачивая головы, начинает улыбаться – в губы. Алекс впервые в жизни ощутил укол ревности. Возможно, потому, что Марина ему тоже нравилась. В то время как его девчонка казалась ему длинной и тощей, как глиста. И обнять ее, даже ради эксперимента, у него не возникло никакого желания. Почему подруга Марины оказалась совсем не похожей на нее, – мысленно сожалел Алекс. С другой стороны, именно Гера инициировал знакомство, и первенство выбирать справедливо принадлежало ему. Возможно, если бы у Алекса хватило духу в тот день не прятаться за спиной друга, а подойти первым, то Марина сейчас…

Вообще как-то странно получалось: в их с Герой тандеме лидерство чаще всего доставалось именно ему – за исключением, может быть, редких моментов, как сегодня с тем блюдителем школьной дисциплины у кинотеатра (впрочем, с Герой иногда такое случалось, когда на него вдруг находило что-то). Но что касалось отношений с девчонками…

Он бросил еще один взгляд на целующуюся парочку и один – совсем мимолетный (не дай Бог, подумает, что он собирается ее обнять ) – на свою очкастую красавицу. Ему вдруг показалось, что Анжела очень близко наклонилась к нему, а ее колени вот-вот соприкоснутся с его.

После сеанса Алекс в этом уже не сомневался, когда Анжела наградила его красноречивым взглядом, в котором явно читалось и разочарование, и презрение – взглядом, которым женщины одаривают только очень нерешительных или трусливых мужчин.

Но главное было не в этом: Алекс наконец признался себе, что Анжела, в определенном смысле, ни чуть не хуже своей подруги, она просто другая , а он – сопливый олух. Этот взгляд он будет помнить еще много лет, как и Анжелу, потому что именно в тот самый миг поклянется в душе, что ни одна женщина в жизни больше не получит права так на него смотреть.

Уже скоро он узнает, что на Долгом Пути мужчины и женщины именно без слов открывают друг другу самые важные вещи. И однажды это еще произойдет между ним и Анжелой, когда через десять лет он случайно встретит ее на вечеринке у друзей, а через двенадцать они станут супружеской четой. И только на четвертом году совместной жизни, вспоминая школьные годы, вдруг выяснят, что когда-то они уже были знакомы; вспомнят этот день в начале сентября и воскресят в памяти подробности своих отношений, даже специально приобретут кассету с видеозаписью того фильма. И каждый раз будут смеяться, и выдумывать все новые подробности.

А пока что они шли на некотором отдалении, отставая на несколько шагов от обнявшихся Геры с Мариной. Просто шли, стараясь не смотреть друг на друга.

«Почему так? – думал Алекс, глядя на своего лучшего друга. – Почему из нас двоих он всегда первый – в этом первый?»

В тот день он даже не мог допустить, что такое положение вещей будет сохраняться еще недолго. Пока через год шестнадцатилетний Гера не возвратится из своего первого в жизни самостоятельного путешествия, проведя короткие осенние каникулы в Риге у родственников отца.

В тот день, когда Герман возвращался из тест-пункта с результатом отрицательный , и до момента, когда он переступит Порог, оставалось примерно двенадцать часов – на полдороги домой его настигло внезапное озарение. Он не умрет.

В действительности Герман был очень далек от настоящей веры в свое бессмертие. Скорее, это напоминало вспышку бессознательной интуиции, когда нечто, спрятанное глубоко внутри, вдруг начинает вещать безапелляционным тоном. Такое случается, может быть, всего несколько раз за всю жизнь – и тот, кто слышит этот голос, не задумываясь, готов верить каждому слову.

Он не умрет – вот и все.

Уверенность исчезла так же мгновенно, как и возникла. Но Герман успел предпринять один шаг – побывал в больнице, чтобы выяснить имя и адрес врача, носившего очки генерала Пиночета.

Пара стандартных хитростей – и осуществить затею оказалось совсем не сложно.

Герман не отдавал себе отчет, зачем это делает. Но некто внутри, говоривший безапелляционным тоном, видимо, умел заглядывать в будущее.

Врача в пиночетовских очках звали Мирослав Маркевич.

Когда большое зеркало в ванной продемонстрировало Герману невероятно распухшее существо, покрытое наползающими друг на друга темными пятнами, – на его лице (на том, что недавно им было) расползлась широченная ухмылка.

Разглядывая ее, Герман уже знал, кому в скором времени предстоит испытать сполна всю магию этой очаровательной улыбки – двум Добрым Докторам. Но не из Сумрачной палаты.

А, во-первых, той крысе в затемненных очках и, во-вторых – проводившему злополучное переливание крови. Особенно ему.

Первый исполнял только роль компаса.

«Если собираешься выжить, то не должен допустить, чтобы кто-нибудь узнал о твоем существовании – о таком существовании».

Кому бы ни принадлежал этот голос, он был прав: Герман не мог допустить, чтобы о нем узнали. Это означало бы конец, и в его случае – конец был бы совсем не простым.

Отсюда вытекало следующее: он должен как можно быстрее научиться управлять своим практически бесчувственным телом.

В обычной жизни покинуть квартиру, выйти из дома – казалось простым и естественным делом. Теперь же это было невозможно и даже опасно; теперь это была уже не только квартира – жилье под крышей, которую он делит еще с пятью-шестью сотнями людей. Здесь находилось его Убежище, за пределами которого с ним могло произойти все, что угодно.