Артем Краснов - Когеренция

Из подсобки вышел усталый азиат, беззлобно и тупо глядя на Дерезина.

– Мороженое, – проговорил тот, стесняясь, словно просил средство от геморроя. В углу поля зрения на небольшом экране он видел девушку. Поза её как будто стала напряжённой.

«Подслушивает», – подумал Дерезин.

«И что такого? – спорил он сам с собой. – Подумаешь, заказал мороженое!».

Азиат смотрел на него безразлично, напоминая восковую фигуру монгола.

– И кофе, – спохватился Дерезин.

Азиат, слово не услышав, переспросил с акцентом:

– Мороженая… Какая?

– А какие бывают? – растерялся Дерезин.

– Пломбир, эскима, клубника…

– Малиновое, – отрезал Дерезин, удивляясь собственной вескости.

«Откуда у них малиновое?» – подумал он с досадой.

Азиат кивнул:

– Малина… Ещё чёта?

– И кофе. Чёрный. Двойной.

Азиат снова бесстрастно кивнул. Дерезин приложил запястье к платёжной метке, всё ещё наблюдая за девушкой, которая снова потеряла к нему интерес и жестами копалась в своих очках.

Дерезин украдкой огляделся. Кафе было мрачным и неухоженным: типичное заведение для обитателей третьих зон. На грязных столах отпечатались следы чужих трапез и подслащённых драм. Муха летала из стороны в сторону с целеустремлённым видом, словно тоже работала здесь.

Через приоткрытую дверь Дерезин видел азиата. Скорее всего, один из китайских казахов, что сбежали в Россию в канун ханьских чисток.

Когда тот вернулся с плошкой таявшего мороженого, Дерезин включил автоперевод и сказал по-китайски «Спасибо!», что звучало как «сесье». Азиат вздрогнул и часто закивал, молитвенно складывая руки. В его жесте было больше испуга, чем благодарности.

Внезапно дурная мысль посетила Дерезина, дурная и всё же вдохновляющая, как его опыт с дисгастерами. Нужно оставить след и во что бы то ни стало запомниться! Не успев обдумать всё, он загрёб из плошки мороженое и с размаху припечатал к своему покатому лбу, отчего лоб прижгло холодом до ломоты. На бесстрастном лице азиата отразилась эмоция: не испуг, скорее, предельное внимание. Поза его стала напряжённой, как у борца перед атакой. Девушка, которую Дерезин всё также видел в отдельном окошке, открыто следила за происходящим.

Дерезин снова зачерпнул мороженое и припечатал его к щеке, а потом ещё раз. Мороженое быстро таяло и шлёпалось на стойку с неприятным звуком плевков. Дерезин позвал азиата жестом, но тот лишь чуть двинул бровями.

– Не бойся, – мягко сказал Дерезин, не сразу сообразив, что продолжает говорить по-китайски через автопереводчика. – Два с половиной года назад… может быть, три года назад пропал молодой парень. Молодой, понимаешь? Моложе тебя. Ему было около двадцати лет. Может быть, его призвали в армию. Если встретишь его родных или друзей, скажи, пусть найдут меня. Я Дерезин. Петя Дерезин. Пусть спросят меня.

Азиат смотрел всё также неподвижно.

– Я сам ничего не знаю, – задыхаясь, продолжал Дерезин. – Но пусть спросят про эксперименты лаборатории «Когните». Запомнил? Пусть спросят.

Дверь кафе распахнулась, напустив в помещение уличного гула. Невысокий человек, лысоватый и очень уверенный, быстро прошагал к стойке и встал локоть к локтю с Дерезиным. Это был Эзра.

Он запустил палец в остатки дерезинского мороженого, самодовольное облизал и спросил с вызовом:

– Нравится?

– Не знаю, – признался Дерезин, чувствуя, как лицо его заливает стыдный жар.

– Плохо о тебе заботятся, да?

Дерезин осторожно повернул голову, наткнувшись на ясные и наглые глаза собеседника. Он прохрипел:

– Да я просто…

– Просто! – передразнил Эзра. – За дезертирство раньше знаешь что полагалось?

Внезапно Дерезина охватило раздражение, и он резко заявил:

– Что привязались? Не хочу больше складывать ваши головоломки. У меня не получается. Найдите себе другого болванчика. Я ухожу.

– Дурака включаешь? – спросил Эзра с усмешкой, продолжая есть мороженое пальцем. – Это зря. Обратно хочешь? В заведение?

Последнее слово он произнёс с нажимом, словно надеялся испугать Дерезина. Впрочем, то ли от вида Эзры, то ли от его интонаций Дерезину стало не по себе.

Ему представилась серая мгла в косых росчерках затяжного дождя. Бесконечное межсезонье, от которого невозможно скрыться, потому что им пропитан весь воздух, все разговоры и все мысли. И ещё ветер, который выдавливает из цветных домиков стоны и вздохи.

Дерезин вздрогнул. Эзра смотрел нагло. Его надбровные дуги сильно выступали. Бледные глаза имели подозрительный и шарящий вид. А в начале сессии он выглядел совсем другим, плюгавым.

– Угомонился? – спросил тот. – Всё, закончили. Отстыковываемся. Как это у вас называется? Декогеренция?

– Так и называется, – хмуро ответил Дерезин, хотя слово ему было незнакомо. – Ладно, я понял.

– Вот и хорошо. Давай, давай. Всё, ребят, принимайте его.

Холодная ладонь легла на запястье Дерезина. Голова закружилась, будто стул, на котором он сидел, поочередно лишился всех ножек. Последнее, что успел увидеть Дерезин – девушку с нервно сцепленными пальцами и насмешливое лицо азиата.

Перед ним маячили двое. Один сгорбился в пояснице, в странном полуприседе, будто поза доставляла ему боль. Правой руки у него не было по локоть. Второй сидел на корточках, упруго и нетерпеливо раскачиваясь.

Оба наблюдали. Лица их были скрыты визорами с надписями по углам. Ким смотрел на них через тёмную вуаль почти сомкнутых век и притворялся спящим.

Что-то выдало его.

– Вернулся? – спросил однорукий. На его визоре была надпись «Виноградов».

После когеренции Ким заново знакомился с Виноградовым и даже с самим собой. Он кивнул, оттолкнулся локтем от мягкой скошенной стены и сел. Визор на лице запотел от частого дыхания. Ким размял плечи, шею и затёкшую ногу. Кровь хлынула вперемешку с болью, свело дыхание. После когеренции всегда появляется чувство сильной разбитости, словно накануне разгрузил самосвал кирпичей. Даже ладони покалывало.

– Странные выходки, – проговорил второй, визор которого был надписан словом «Фольшойер». – В детстве, что ли, недоиграл?

Несколько секунд имя «Фольшойер» казалось Киму ужасно смешным, но потом снова стало обычным.

Виноградов примирительно поднял ладонь:

– В двадцать два все чудят, – сказал он.

– Дело ваше, – ответил Фольшойер, вставая. – Решать не мне.

Последнюю фразу он произнёс с лёгким злорадством и вышел.

Комната называлась «Студией № 9», но за её почти шарообразную форму кто-то дал ей прозвище «Батискаф», которое прижилось и теперь фигурировало даже в отчётах. В центре стояло анатомическое кресло для когеренции, но Ким его почти не использовал. Кресло его нервировало, навевая ассоциации с медицинским кабинетом или пыточной. Перед когеренцией он предпочитал ходить кругами, и скошенное, обшитое матами нутро «Батискафа» страховало его от травм в момент, когда контроль над собственным телом ослабевает.