Марсель Кермт - Эпоха Големов. Эпидемия Свободы

В расстроенных чувствах я даже не мог подобрать нормальных бранных слов, чтобы выразить негативные эмоции, порожденные вопиющей несправедливостью и чиновничьем беспределом по отношению к рядовому жителю галактики. Во мне кипел котел возмущения, отравляя мысли едким зеленым паром ненависти к роду человеческому.

Ну надо же так! Отняли корабль за посадку без предупреждения… Что дальше? За переход проезжей части в неположенном месте лишат физической возможность передвигаться? За любое не понравившееся слово отнимут умение складывать из звуков слова? За крамольную мысль в обход цензуры лишат разума?

Когда котел негодования вскипал особо сильно, а бурлящая в нем желчь начинала переливать за края, я пытался утешиться иными мыслями…

Ничего, заработаю, куплю новый, пусть подавятся. Искусство требует жертв! Пусть злорадствуют… пока можно. И на нашу планету упадет космогруз с пряниками, расцветут и на нашей широте мягкие субтропики…

Наивно, где-то даже глупо и по-детски, но ничего иного в этой ситуации я сделать не мог. Такие мысли, естественно, независимо от воли человека, не только не успокаивают, но еще больше раззадоривают. Начинаешь жалеть себя и ненавидеть других. Поздно, но я понял это, когда заметил, что сижу на земле, озлобленно прищурившись и даже немного оскалившись.

Но также я и понимал, что лишился корабля не только за «неправильную парковку», но и за погубленные деревья. Стоили ли они целого глиссера? Неизвестно. Недоказуемо. Определенно, штраф наложить требовалось. Но сумма его казалось чрезмерной, выходящей за рамки установленных галактическим законом чисел.

Я вздохнул, закрыл глаза и, чтобы отвлечься, стал тихо напевать старую песенку из детства – про воровские сапоги.

Песенка немного приподняла настроение. Я мельком окунулся в детство. Наверное, лет пять-шесть мне тогда было, точнее уже и не вспомнить.

Перед моим внутренним взором показался дед, его потерявшие былую морскую яркость глаза и лёгкая улыбка с хитрецой, словно он знал какой-то очень важный секрет Вселенной. Он всегда так улыбался – сквозь многозначительное ироничное молчание.

Помню первый наш полет на его старом глиссере: до этого он целый месяц гремел инструментом в ангаре у себя на ферме, пытаясь устранить незначительную поломку, то ли вмятину на обшивке, то ли погнувшуюся ступеньку трапа.

Маленькая ферма уже давно ничего не растила, поле покрывал бурьян, и только облезлый рыжий пес по кличке Пират иногда угрюмо, по старой привычке, обходил территорию, склонив к самой земле грустную морду и принюхиваясь шершавым носом – не пробегал ли суслик… иных развлечений у Пирата не было.

В тот раз мы с дедом взяли пса с собой на борт, оказалось, что это и его тоже первый полет. Ох и страшно же нам было с Пиратом. Когда запустились двигатели, все время что-то гремело в обшивке корпуса. Казалось, что дед забыл там инструменты, и теперь они от вибрации корабля прыгают внутри фюзеляжа и гремят…

Мы уселись с Пиратом оба на одно кресло, дед пристегнул ремни – так было проще, ведь детских ремней на борту не предусматривалось, а ребенок и собака в объеме как раз дотягивали до некрупного взрослого сапиенса. Когда этот гремящий допотопный кораблик стал отрываться от земли, я не закричал… но зубы лязгали не хуже этих вымышленных мной «забытых в корпусе инструментов».

Глиссер дернулся и пополз вверх. Я видел в дисплеях внешних камер, как мы медленно отрывались от поверхности планеты. Клочья бурьяна и земли разлетались в разные стороны. Тогда мы взлетели на целый метр. Это длилось целых невероятных три секунды. Пират в моих руках задрожал и собирался выскочить, но ремни крепко удерживали нашу пару в кресле. Я закричал: «Мы летим! Мы летим!» Тогда-то мы и рухнули. Старый глиссер, видимо, не выдержал дедовых починок и с метровой высоты брякнул тушей об землю, разметав клубы пыли измученного жаждой поля. Двигатели надсадно ухнули и замолкли с каким-то разочарованно-скрежущим стоном.

Через полминуты я уже восторженно скакал вокруг обшарпанного и слегка помятого глиссера, собирая разлетевшиеся вокруг заклепки от обшивки и еще какие-то нужные деду кусочки металла, чтобы он снова с помощью фургона и лебедки затащил это корыто в ангар и несколько недель покрякивал под кораблем, постукивая инструментами…

Спустя пару месяцев к нам прилетели какие-то люди в ярко-синих комбинезонах. Огромный грузовой корабль приземлился в поле, закидав крышу фазенды песком, клочками сухой земли и замшелой травы. Высокие крепкие мужчины с помощью тросов и машин выволокли дедушкин глиссер в поле, а потом беззубая пасть грузового корабля поглотила наш кораблик. Я не понимал, что происходит, прижимался к деду и едва не рыдал. Но дедушка похлопал меня по спине и сказал:

– Не переживай. Все будет хорошо. Наш кораблик немножко заболел. Скоро его вылечат. Дадут ему новый современный корпус, подлатают где надо, а что надо – заменят. Время мое пришло. Чувствую. Кораблик вернется новеньким и будет ждать тебя в ангаре. Когда ты повзрослеешь, сможешь прорвать атмосферу Сухасулу и полететь в открытый космос. А дедушка будет смотреть на тебя со стороны звезд и улыбаться. Поверь мне, так и будет…

Еще через месяц деда не стало…

Он оставил мне глиссер и ферму. Но в наследство я вступил лишь частично: неожиданно оказалось, что передавать потомкам ферму дед не имел права. Право собственности было аннулировано задним числом, так как по версии сухасулинской власти пятьдесят лет назад это самое право собственности оказалось оформлено с нарушениями со стороны все той же власти (которая теперь уже не та, старая, а новая, а полномочия той уже давно иссякли и спрашивать не с кого, а преемственность не работает, так как ошибку совершил какой-то мелкий чиновник, но и спросить с него уже нельзя, так как все давно поменялось и ничью личность установить невозможно, но все это не отменяет факта нарушения какого-то пункта какого-то подзаконного акта) и поэтому земля по факту считалась лишь отданной в бессрочную аренду.