Натали Анжети - Полтора килограмма. Роман

– Идем.

Я последовал за ним, слушая, как он взахлеб расхваливает достоинства «Ferrari berlinetta». Мы миновали светлый коридор второго этажа, стены которого украшали сотни маленьких лампочек в виде прозрачных капелек воды, беспорядочно разбросанных в верхней части стен. В дневное время они создавали иллюзию влаги. В вечернее время их мягкий свет придавал серо-голубым стенам какое-то особое нежное свечение, наполняя пространство чистотой и бодрящей свежестью океана. Коридор правого крыла дома, напротив, был выполнен в светло-зеленых тонах, всё с теми же каплями-светильниками, в этой цветовой гамме уже напоминающими утреннюю росу на листьях растений. В этом крыле располагалась моя спальня, библиотека, джакузи и сауна. В холле к нам присоединился Винчи. Он нехотя поплелся следом, осуждающе взглянув на нас, словно говоря: «И хочется вам в такую жару выходить из прохладного дома!»

Винчи… Я назвал его в честь Леонардо да Винчи за не по-собачьи умные глаза. Два года назад осенью я приехал на кладбище к могиле Хелен. Это была очередная годовщина дня ее смерти. Моросил дождь. Возле плиты со свежей могилой я увидел Винчи. Беспородный рыжий пес лежал на земле. Он был мокрый, его била крупная дрожь. Я присел возле него и протянул руку. Пес поднял на меня полные слез глаза. Никогда прежде не видел, как плачут собаки. А он плакал. Я заговорил с ним. Он внимательно слушал мой рассказ о Хелен, о моем одиночестве и о том, как мне нужен друг, такой вот, как он, друг. Пес позволил себя погладить. Я обратил внимание на его впалый живот. Он явно голодал уже не один день. Я позвонил водителю и попросил купить пару гамбургеров и принести мне. Прошло минут пятнадцать, а я всё говорил и говорил, перебирая пальцами шерсть животного. Ноги мои затекли, колени ныли.

Наконец, еда была доставлена, и пес с жадностью всё проглотил. Пока он ел, я прочел надпись на плите. Хозяином собаки оказалась пожилая дама, по всей видимости одинокая, если после ее смерти о собаке оказалось некому заботиться. Я позвал пса с собой, и он, поверив мне, последовал за мной.

Бассейн голубым полумесяцем обнимал дом со стороны океана. Его длина составляла тридцать два метра, и задуман он был для тренировок, которые устраивал Джим, приезжая ко мне в гости. Рядом находился еще один круглый бассейн, который предпочитали для своего отдыха менее спортивные люди, к коим относил себя и я. Элизабет, моя вторая жена, установила ряды белых мраморных вазонов с розами, которые лучами отходили от большого бассейна. С высоты птичьего полета хорошо просматривались очертания глаза: круглый бассейн превращался в зрачок, а полумесяц большого бассейна – в веко, и ряды вазонов, словно алые ресницы, окаймляли верхнюю часть века гигантского глаза. При всем моем неуважении к Элизабет, я всегда признавал ее тонкий изысканный вкус во всём, начиная от правильно подобранного комплекта одежды и заканчивая оформлением интерьера. Она сумела придать моему холостяцкому жилищу необходимый уют и расслабленную элегантность. Особняк располагался вдали от городской суеты на четырех акрах побережья. Сюда я сбежал из Бостона почти тридцать лет назад и ни дня не пожалел о своем уединении.

На соседнем участке садовник косил газон. Запах свежескошенной травы и прогретой солнцем земли спорил с соленым бризом океана. Винчи сразу занял место на траве в тени куста жасмина. Удобно устроившись на диванчике под навесом, я наблюдал, как сын раздевается, вытягивает руки вперед и ловко, без единого всплеска, входит в воду. В октябре Джиму будет сорок восемь, но он оставался по-прежнему в прекрасной спортивной форме. Плоский живот и мощная грудная клетка свидетельствовали о сорокалетнем стаже пловца. Я не претендую на беспристрастность, но Джим отождествлялся у меня со львом. Сын обладал завидной алертностью. Пожалуй, он единственный известный мне человек, способный на максимальную готовность к действию на фоне внутреннего спокойствия. Густые каштановые волосы мягкой волной распадались на прямой ряд. Их едва заметно задела седина, как и усы, которые он носил со своего двадцати восьмилетия. Легкая припухлость под глазами выдавала проблемы с почками, приобретенные уже в зрелом возрасте. Он был высокий и широкоплечий, как мой дед, живший в Миннесоте, и имел мои каре-зеленые с легкой грустинкой глаза. В остальном он всё же больше походил на свою мать.

Джим рос настоящим перфекционистом: всё в его будущем было запланировано с арифметической точностью. Он не мог плестись в колее, всегда пытался выбраться, приложить усилия, чтобы разрушить границы, чего бы это ему ни стоило. Ум, юмор, самоирония – всем этим природа щедро наделила моего мальчика. Я всячески поддерживал в нем внутреннюю свободу, и не хотел, чтобы пропала непосредственность, присущая всем детям.

В школе Джим был на хорошем счету. Спортсмен, отличник и просто красивый парень. У него был друг, его одноклассник по имени Джереми – маленький, очень полный, в очках с толстыми линзами. Я поинтересовался у сына, что между ними общего. Его ответ врезался мне в память, как неопровержимая истина, игнорируемая многими. Сын сказал, что с Джереми в классе никто не дружит, а это неправильно, потому что у каждого человека обязательно должен быть друг!

Однажды Том устроил моему сыну ознакомительный перекур марихуаны. Пятнадцатилетний Джим и его друг начали проявлять интерес к травке. Том, прикинувшись единомышленником в этом деле, раздобыл самую лучшую забористую дурь, какую только смог найти. Парней рвало так, что ни тот, ни другой больше в жизни не прикоснулись даже к обычным сигаретам. Об этом уроке взрослой жизни я узнал лишь через два года и был безмерно благодарен «непутевому учителю» за горький опыт.

Закончив исторический факультет Гарварда, сын увлекся автогонками. Получил много кубков, но в двадцать восемь лет попал в серьезную аварию, и это закончилось множественными переломами. Целый год он провел в клинике, учился заново ходить. В итоге принял решение оставить этот вид спорта и занялся поставками европейских спортивных машин в Америку.

Я попросил дворецкого принести оставленную на террасе прессу. Развернув первое попавшееся в руки издание, и уперев в текст невидящий взгляд, я некоторое время даже верил в то, что действительно занимаюсь чтением.

К бортику подплыл слегка запыхавшийся Джим:

– Пап, ты ничего не хочешь мне рассказать? У тебя вид человека, сбившего пешехода и скрывшегося с места аварии. Кто тебе звонил во время обеда? Я же вижу, что ты чем-то взволнован, – не сводя с меня подозрительно прищуренных глаз, спросил сын, поднимаясь из бассейна.

Я уже и сам чувствовал необходимость поделиться с Джимом сложившимися обстоятельствами.