Роман Корнеев - Лишь тень

В общем, вооружившись подобными измышлениями, я набрал индекс Мари и… в общем, я же сказал, что всё было тривиально. Какая-то вечеринка с толпой народу, человек двенадцать, мы с Мари, вальяжно расхаживавшие некоторое время по гостиной, даже почти не разговаривая, потом, всё-таки, одна из гостевых спален…

Хотя, да, теперь я вспомнил. Было там что-то, очень серьёзно повлиявшее на наши дальнейшие взаимоотношения. Она была… как никто до этого. Словно обычный процесс полового удовлетворения сам по себе доставлял ей невероятное удовольствие. Мари смотрела на меня сквозь полусведённые от страсти веки, улыбка играла на её губах, великолепная грудь трепетала под моими пальцами, а ногти её напряженно скользили по моей спине, причиняя заметную боль, но, одновременно, и сладкое ощущение внизу живота… я ничего не соображал, когда она, наконец, заснула. Сколько продолжалось это безумие, не знал вовсе. Все гости уже разошлись или уснули, в притихшем доме был только я один и биение моего сердца.

Я простоял битый час в ду́ше, пытаясь успокоиться, то и дело удивлённо посматривая туда, где успокаиваться ничто совершенно не желало. А потом вернулся в комнату, где лежала Мари. Она тут же проснулась, а может, и не спала вовсе.

Чёрт побери, на следующее утро я понял, что влюблён по уши.

Там, дальше было ещё много самых невероятных моментов, но они ещё менее интересны, чем эти. Я как-то привык для себя считать, что мне попросту повезло с Мари. Так повезло, что и не расскажешь никому, я даже маме долгое время ничего о ней не говорил, поскольку не мог сформулировать для себя самого, за что же я люблю Мари.

А уж рассказывать кому-то ещё…

Ну да ладно. Я сошёл с транспортировочной ленты в том месте, где до маминого дома оставалось шагов сто и огляделся вокруг. Ничего, вроде, с моего последнего здесь появления не изменилось, да и с чего бы…

Я вам, кажется, ещё не рассказывал. У меня мама – космо-медик. Причём не просто так, а настоящий, от Бога. Сколько раз я неделями не мог её застать дома, пока она бывала в разъездах по семинарам и симпозиумам, сколько часов почти горячечного бреда об эффективных сечениях латентных эпидемий мне пришлось выслушать!.. Так что профессия, порой, невольно накладывала свой отпечаток на её поведение. В частности, это выражалось в невероятной опеке, которой я подвергался всё время, когда находился у неё дома. А уж что говорить о том разе! Видимо, она ещё с утра знала новость, которую должен был, по идее, поведать ей я, так что моё прибытие к маме под тёплое крылышко вполне бы могло с моей стороны сопровождаться гробовым молчанием, что ни в коем разе не повлияло бы ни на качество, ни на содержание всего мероприятия. Собственно, из того, что там происходило, я ничего не помню, поскольку в этом всём не было ничего значительного, ну, может, почувствовал я тогда положенную сыновнюю гордость при словах «ты молодец». Как же иначе, я тогда был другим, не таким как сейчас… Сын пришёл сказать матери, что он добился высочайшей награды, что существует в мире. Как же иначе?

Подробности, подробности… ещё только выйдя оттуда спустя три часа, я уже ничего толком не помнил. Вот ведь, но мне тотчас приходят на ум те нежные и трогательные беседы с Мари, что нет-нет, да и мелькали до того в моей взбалмошной и торопливой жизни. Что взять, ну, провели люди ночь вместе, с кем не бывает, совершенно ни к чему не обязывающее знакомство, а вот нет. Я однажды поймал себя на том, что я раз за разом набираю её индекс, но потом, не дождавшись ещё ответа, его сбрасываю. Мне хотелось общения с Мари, хотелось настолько, что та бурная ночь уходила на такой задний план, что, в общем, тоже становилась рутинной. Мы встретились. Может, прошло-то всего декады две, но мне они показались вечностью. Она глядела на меня с невыразимой нежностью, когда я подбежал к тому, старому, нашему месту в парке. А потом мы говорили, сначала неуверенно, стеснительно, но потом по-молодому страстно, но при этом всё время мне было настолько невероятно, предельно, восхитительно уютно с ней, о подобном моей больной головушке до того и мечтать нельзя было.

Я уже говорил, ничего не было особенного. Дело не в том, что происходило – дело в том, как всё происходило.

Это был не расслабленный трёп с мамой, это был не случайный обмен приветствиями в Центре, это было произведение искусства, которое мне хотелось разглядывать в душе ещё и ещё раз. Иногда меня совсем затуманивало, и тогда я уже переставал соображать, где говорила она, а где, захлёбываясь, хрипел мой собственный голос. Мы раскрывались друг другу настолько, насколько это вообще возможно. По крайней мере, при помощи человеческого языка А когда слова кончались, мы, обессилев, клали головы друг другу на плечо и сидели подолгу вот так, попросту прижавшись сердцами. Это ощущение было чем-то настолько прекрасным, что я радовался даже тому, что мы так редко встречались. Само ожидание стало для нас чем-то вроде непременного атрибута любви.

То, что это было не менее (но и не более, замечу сразу), чем настоящая любовь, я сообразил довольно быстро. Вот только на полное осознание этого факта ушло слишком много времени, если бы я…

[обрыв]

В тот день Мари так и не пришла. Я напрасно прождал до темноты… не стоит и говорить о том, что я был очень расстроен. Но что поделаешь? Пережили и это, хотя… это был ещё один ясный знак приближающегося проклятого Полёта.

Хотя. Вот именно. На следующий день Мари уже кормила меня завтраком, мы молчаливо уговорились не вспоминать, всё быстро стало на круги своя. Подождём ещё месячишко…

Да только следующий подобный плевок судьбы мне суждено было пережить гораздо раньше.

Это было, кажется, то ли открытие чего-то, то ли просто собрание какое. В общем, на довольно большом пространстве поблизости одного из посёлков собрались все, кто только мог. Посредине всего собрания в паре метров над землёй висел диск платформы. Смысл моего во всём этом участия заключался в некотором докладе, который меня попросил сделать Мэр Мессье. Проще говоря, мне нужно было сказать пару слов с высоты моего нового положения в обществе. Честно говоря, это не было уже для меня чем-то особенным, я постепенно привыкал. Ну, со всех сторон там были улыбки, многие на меня смотрели, как будто равнение держали. Я откашлялся тихонько и начал говорить.

– Спасибо за честь выступать перед столь выдающимся собранием. Поверьте, она очень велика. Я, когда шёл сюда, всё думал, что же такое сказать, чтобы не набить оскомину тривиальными истинами. Придумать надо, сообразить, да вот только будет ли это всё стоить вашего времени? Я – простой кадет Центра Управления, однако и у меня есть слова, которые стоит сказать. Вы все знаете, что сборка «Тьернона» продолжается вот уже, без малого, полстолетия, собственно, месяц-два, и мы сможем закончить то, что было начато ещё нашими далёкими предками. Вот что главное. И дело совершенно не в том, кто поведет этот замечательный корабль к цели, я или кто другой, дело в самом факте. Последний Полёт… мы покидаем нашу гостеприимную родину и летим дальше, в Космос, воплощать в жизнь то, что было, есть и будет навсегда нашей величайшей мечтой…