Аркадий и Борис Стругацкие - Машина желаний (сценарий). Вариант 2

– Снявши голову, по волосам не плачут, – говорит Писатель. – Брось, ангел, не унижайся! Садись с нами, закусим, коньячку вот выпьем… И с богом домой.

– Вот тебе – домой! – орет проводник, потрясая дулей.

Он решительно поворачивается и идет к спуску. Шаги его, вначале очень решительные, замедляются, и он растерянно останавливается. Потом поворачивается и также решительно возвращается назад.

– Ладно! Ты можешь мне объяснить, почему ты не идешь? – говорит он Писателю. – Только честно и без болтовни!

– Пожалуйста! Я боюсь. Себя не знаю и не верю себе… Наверняка знаю одно: много дряни у меня в душе за жизнь накопилось. Не хочу эту дрянь людям на голову выливать, а потом, как Дикобраз, в петлю лезть. Лучше в этом своем вонючем особняке сопьюсь тихо и мирно. Иди, иди! Только не думаешь ли ты, что если мы живы сейчас, то ты нас не убил? Убил, убил! Хоть мы и живы. И не надейся. На что ты можешь надеяться с такой своей натурой? Над дочкой своей слезы раскаяния проливаешь… Ты, прости меня, как тот бандит, у которого руки по локоть в крови, а на груди татуировка: «Не забуду мать родную»… Уймись, сталкер. Не доросли мы до этого места, не нам с тобой сюда ходить за счастьем…

– А чистеньким-то я бы, может, и не пошел! – зло кричит проводник.

– Заговорила валаамова ослица! – мечтательно произносит Писатель.

– Не понимаю, – бормочет проводник, в отчаянии тряся головой. – Не понимаю я…

– И счастье твое, что не понимаешь! Сходи туда – сразу поймешь, но тогда уже… извини! Ты ведь всегда очень высоко себя ставил, много выше всех остальных… Железный мужик, гордый и вольный, а на самом-то деле – просто скотина. И придешь ты оттуда либо калекой, тухлой гнидой приползешь, ни на что не годной от срама, либо таким уж зверем, что и Дикобраз по сравнению с тобой ангелом покажется. Все. Отстань!

Пока они конфликтовали, Профессор уже освободил из рюкзака массивный цилиндр, тускло отсвечивающий на солнце. На цилиндре нет ни циферблатов, ни шкал, только диск наподобие телефонного в центре верхнего днища.

– Что это у вас, Профессор? – спрашивает Писатель.

– Это атомная мина.

– Атомная!?

– Да. Двадцать килотонн.

– Откуда? Зачем?

– Мы собирали ее с друзьями… с бывшими моими коллегами. Мы решили, что это место надо уничтожить. Я и до сих пор так думаю. Никому никакого счастья оно не принесет. А если попадет в дурные руки… страшно подумать. Впрочем, теперь я уже не знаю… Они потом стали говорить, что это чудо и надежда, что нельзя убивать чудо и нельзя убивать надежду. Мы поссорились. Только ученые умеют так ссориться. Они спрятали эту мину, но я ее нашел…

– Он поднимает глаза. – Вы понимаете? Я и сейчас совершенно уверен, что все это надо к черту взорвать. Это просто: набрать четыре цифры, и через час… В общем, сюда никто больше никогда не придет…

Он долго молчит, затем добавляет:

– И никогда больше на земле не будет такого места.

– Бедняга… – тихо говорит Писатель. – Выбрал себе проблемку…

– Понимаете, это общий принцип, – говорит Профессор. – Никогда не совершай необратимых действий. Но пока эта язва открыта здесь для всех – ни сна, ни покоя…

И тут взрывается проводник.

– Будьте вы прокляты! Какого дьявола я с вами связался? – ревет он. – Интеллигенты хреновые! Болтуны! Пошел бы, взял деньги, не знал бы ничего, не думал бы, жил бы припеваючи, как люди живут! Запутали! Душу разъели, паразиты! А как же теперь я? А? Ничего нельзя! Туда нельзя, здесь нельзя… Значит, все зря? Навсегда зря? Никогда, значит, больше ничего?

Он хватает Профессора за плечи.

– Тогда взрывай ее к чертовой матери! Тогда – никому! Хоть какая-то польза будет!

Он обхватывает голову и раскачивается. Потом вдруг замирает.

– Слушай! – хрипло шепчет он в лицо Писателю. – Ну ладно, я не гожусь… а жена? Ради дочери своей, а? Не я, не я, жена! Она у меня святая, у нее же ничего, кроме мартышки, нет! Жена, а?

Он кидается к Профессору.

– Нет! Не надо! Нельзя! Не трогай ее! Другой же надежды нет!

Профессор отстраняет его руки. И Писатель и проводник, как завороженные, следят, как Профессор с натугой отвинчивает верхнюю часть цилиндра, приподнимает ее, обрывает тянущиеся провода и принимается разбирать, рвать, ломать, далеко вокруг себя разбрасывая деталь за деталью.

В это время заходит солнце и становится темно.

В кафе пусто. За стойкой копошится грузный кельнер в грязной куртке. За столиком в углу расселись наши герои – грязные, оборванные, заросшие. Перед каждым – полупустая кружка пива. Писатель разглагольствует:

– …я представляю себе это здание в виде гигантского храма. Все, что создало человеческое воображение, фантазия, дерзкая мысль, – все это кирпичи, из которых сложены стены этого храма: философия, книги, полотна, этические теории, трагедии, симфонии… Даже, черт возьми, наиболее смелые, основополагающие научные идеи. Так уж и быть… А вот вся эта ваша технология, домны, урожаи, вся эта маята-суета для того, чтобы можно было меньше работать и больше жрать, – все это леса, стропила… Они, конечно, необходимы для построения храма, без них храм был бы совершенно невозможен, но они опадают, осыпаются, возводятся снова, сначала деревянные, потом каменные, стальные, пластмассовые, наконец, но всего-навсего стропила для построения великого храма культуры, этой великой и бесконечной цели человечества. Все умирает, все забывается, все исчезает, остается только этот храм… Честно говоря, человечество вообще-то существует лишь затем…

Профессор отхлебывает из кружки и брюзжит:

– И вы что, беретесь ответить, зачем существует человечество?

– Не перебивайте, – бросает Писатель. – Это невежливо. Лишь затем, – продолжает он, – чтобы производить произведения искусства! Образы абсолютной истины. Это, по крайней мере, бескорыстно…

Пауза.

Писатель неожиданно ухмыляется:

– Шутка, – добавляет он, почти смущенно. – Пиво здесь… разве это пиво? Давайте еще по одной, что ли?

– У меня денег больше нет, – говорит Профессор.

– И у меня нет, – упавшим голосом сообщает Писатель.

– Вы же хвастались, что у вас везде кредит, – раздраженно говорит Профессор Писателю.

– Да! – с вызовом отвечает тот. – Везде! А здесь нет.

Проводник высыпает на стол несколько мелких монет пополам с мусором, двигает монетки пальцем, пересчитывая.

– Вот, – говорит он, – на две кружки еще хватит. Живем.

В этот момент у столика появляется кельнер, ловко расставляет перед ними полные, с шапками пены кружки и забирает кружки с опивками. Глядя на него, проводник с извиняющимся видом стучит грязным ногтем по жалкой кучке монет. Кельнер делает успокаивающий жест и исчезает.