Виктор Ночкин - Русский космос

– На моление? – спросил чиновник. Голос был низкий, основательный, но при том не глухой, а сочный и даже бархатистый.

– Туда, – сказал Сепухов.

Тимур кивнул, затем спохватился, что невежливо, и поспешно добавил:

– Следую к Изножию.

Получилось как-то казенно, будто собеседник ему неприятен, будто Тим отмахнулся от него. Спутник, впрочем, внимания на то не обратил, сидел, расставив толстые ноги и обмахиваясь платком, взгляд рассеянно скользил от двери к окну и обратно. Жена его забилась в угол за столиком, напротив Сепухова, но, в отличие от того, смотрела не в окно, а на край стола, полуприкрыв глаза и сложив руки на коленях. Губами едва заметно шевелила: молилась.

– Жарко, однако, – пробасил чиновник, повернувшись к ней. – Как себя чувствуешь?

Голова в черном платке качнулась, женщина что-то едва слышно прошептала – и это были единственные слова, которыми супруги обменялись за всю поездку.

Поезд набрал ход, двигаясь в нескольких метрах над землей: полотно с магнитным рельсом поддерживали решетчатые фермы. А ведь Отринутое Изножие уже видно должно быть, подумал Тим. Но если состав прямиком к нему движется, то в окно не разглядеть. Тимур слышал, что на крышах некоторых вагонов в поездах дальнего следования устраивают смотровые площадки, углубления с сиденьями, накрытые стеклянным колпаком – но стеснялся спросить у спутников, имеется ли такое здесь. К тому же, если выходить, придется мимо чиновника пробираться, поднимать его с места, ведь тот своими объемистыми коленями почти касался второй койки. Вроде и ничего такого, но неудобно как-то, стеснялся Тимур.

Дверь купе была отодвинута, чтоб воздух свободно проходил. В проеме возник проводник, толкающий перед собой тележку с бутылками и тарелочками.

– Чай, освежающие напитки? – спросил.

– Напиток дайте, – сказал чиновник. – Лимонад у вас есть, обычный? Только холодный.

Когда проводник ушел, некоторое время было тихо. Чиновник иногда подносил к губам горлышко пластиковой бутылки и пил, гулко глотая. Женщина молилась, Григорий Сепухов сосредоточенно глядел в окно. Тим уже понял, что из себя представляет механик, он с подобными людьми сталкивался периодически – среди обслуги челнов в САВКСе было несколько таких, и в Москве тоже. Профессионалы, настоящие асы своего дела, они были специализированными людьми: целиком, всем интеллектом и душевным строем, всеми фибрами души и извилинами мозга настроенные на выполнение обязанностей и постижение тайн выбранной профессии. В народе таких уважительно называли блаженными или ремесленниками – то есть теми, кто с детства или с ранней юности отдал себя какому-то ремеслу. Уклад их очень ценил, помогал им всячески и вообще делал все, чтобы ремесленников становилось больше. Тимур тоже к блаженным с уважением относился – вроде и не завидовал, но был близок к этому. Ремесленники по-своему являлись очень счастливыми людьми, ведь каждое мгновение их жизни было исполнено смыслом. А Григорий Сепухов еще разговорчивым оказался, некоторые из ремесленников вообще с трудом могли вслух формулировать мысли, если те касались материй, лежащих вне поля их деятельности. Все без остатка сознание блаженных целиком сосредотачивалось на деле, которому они себя посвятили, ни для чего другого места не оставалось.

– Иероним Питердаков, – представился чиновник. Бросив платок на столик и поставив рядом бутылку, он вопросительным взглядом окинул спутников.

Сепухов не отреагировал – сидел с закрытыми глазами, может, заснул, а может, целиком погрузился в промасленную железно-электрическую вселенную судовой механики. Тимур в ответ назвался, подавив желание вскочить и щелкнуть каблуками: очень уж солидно, начальственно выглядел собеседник, хорошо, что такие многоопытные мужи Укладом правят.

– Воздушно-космические? – заинтересовался Иероним. – То славную службу избрал. Только из Академии?

– У меня первый отпуск, – сказал Тим.

– И сразу к Изножию? Похвально.

Тимур замялся, вспомнив, что нельзя секретную информацию разглашать. Хотя само по себе упоминание полета в Гуманитарный лагерь не предосудительно, что тут такого? Ведь хвалят вроде как зазря, потому что, ежели б не тот полет, Тим вряд ли бы в первый же свой отпуск к Башне До Неба отправился – скорее всего, бродил бы сейчас по Москве, выискивая старых друзей-товарищей, сидел бы в гостях у них, болтал о суетном… Хотелось разъяснить собеседнику причину паломничества, и он сказал:

– Перед отпуском мы в Гуманитарном лагере с заданием были. Я не имею права рассказывать…

Чиновник кивнул понимающе, и Тим заключил:

– После земель американов оскверненным себя чувствуешь. Потому отец-командир дал мне разрешение на паломничество и помог с билетами.

– Оскверненным, – протянул Иероним Питердаков. – Сие знакомо. Я, юноша, на Луне был, послом, а вернее, помощником оного. Вот теперь, возвратившись, устремился немедля к Башне, дабы очистить душу от скверны безбожных городов их. Хотя… Все же, пожалуй, я бы иначе состояние свое описал: не оскверненным, скорее раздробленным, лишенным духовной цельности ощущаю ся. Таков весь мир внесфирников: дробный, ломаный, без цельнолитности всеобъемлющей. И Любаша, видишь, – совсем бледна, изнеможенна? Она со мной была, по долгу жены, так сказать, на нее нечистый мир лунных сильнее подействовал. Теперь вот молится непрестанно. – Он взволнованно опустил широкую мягкую длань на плечо маленькой женщины, тут же убрал ее, подался вперед и заговорил громче, глядя в лицо Тимура, но будто бы его не видя, обратившись разумом к своим мыслям:

– Раздробленность, разобщенность – да! Верославие дарует целостное мировосприятие, скрепляет жизнь народную общим моральным порядком. Слышал ли такое слово – демократия, обучали тебя сему в Академии? То была предыдущая форма социальной организации. Демократия уравнивала невежество и знания, свободу творчества и свободу мифологизации объективной действительности, данной нам Всевечным в ощущениях. Все граждане, миряне и клир, равноправны? Так! Но люди равноправны потенциально , ведь не все могут достичь вершин горней святости. Кто так развивается, а кто… – Иероним повел рукой в сторону Григория Сепухова, – кто этак. Демократия же подразумевала, что любой голос равноценен, даже если это голос глупца либо человека, разум коего целиком средоточился в русле узкой специализации. Для того и нужен ПОД, сама суть коего противоречит устаревшей демократической доктрине. Не всякий может всякое – вот о чем говорю. И это суть не сословное неравенство, но лишь вопрос развития ума и духа каждой личности. Разумеешь, о чем толкую?

– Я… кажется, разумею, – сказал Тимур.