Виктор Ночкин - Русский космос

– То хорошо.

Иероним смолк и вновь отпил из бутылки. Жена его молилась, механик дремал. Тим поглядел в окно: все тот же пустынный пейзаж, хотя теперь вдалеке изредка проплывали домики, округлые глиняные постройки с крышами-колпаками. А вон у горизонта что-то серое…

– Изножие! – воскликнул Тимур, поняв, и чуть было не вскочил, тыча пальцем в окно. – Вон оно!

Монорельсовая дорога описывала долгую пологую дугу, вот почему стало возможно разглядеть цель путешествия. Твердыня, напоминавшая перевернутое ведро, которым можно было бы накрыть городок средних размеров, виделась пока лишь серой тенью, едва проступавшей в жаркой дрожи над барханами, – но тень эта высилась над всеми окрестными землями, над всей сфирой!

Григорий проснулся, раздернул занавески; Иероним Питердаков с женой подались к окну.

– Свят Вознесенный! – восторженно и с каким-то надрывом, будто испытывая немалую боль, разом душевную и плотскую, зашептала женщина. Одной рукой она сжимала ворот платья, другой вцепилась в полную кисть супруга, глубоко вдавив ногти в кожу, – а он не сопротивлялся, не замечал, блестящими глазами уставившись вдаль. Почти припав лбом к стеклу, она забормотала, повторяя третью суру Библы Пришествия: «Не став еще Кадмоном, объединил земли и все, что на них. Тут пришли войной неверные, но Господь Всеблагий, Всевечный, Всеединый ниспослал врагам мор, отчего оскудели чресла их, опустели чрева жен их. И по наущению Всевечного порешил создать великую Башню До Неба, и пришли туда разные язычники со всех концов света, и стали помогать, а повелел Господь строить ее, дабы при том все друг с другом столковались, смешались языки и воцарилась солидария. И взял на вершину Башни Кадмона, сделал Старцем Вознесенным…»

Голова женщины откинулась, зрачки поползли вверх – она свалилась бы под столик, если бы супруг не успел подхватить.

– Люба, Любаша! – Иероним, уложив ее, вскочил, что-то всполошенно кудахча неожиданно тонким голосом, а женщина дергалась, сучила ногами.

Поднялся шум, прибежал проводник – впрочем, не особо удивившийся, кажется, на этом маршруте подобное происходило и раньше, – затем откуда-то врач появился, и припадочную стали приводить в себя. Тимур, чтоб не мешать, смущенный, тихонько вышел в коридор, подальше от купе, стал возле окна и до конца пути назад уже не возвращался, глядел наружу, на горячую африканскую землю, пески, барханы, чахлую растительность. С этой стороны вагона Башню было не видно, но в душе крепло чувство, что центр дольнего мира, его духовная ось уже близко. Пустыня вскоре закончилась, потянулись домики, каналы, а там и асфальт начался. Состав приблизился к конечной станции, расположенной в одном из семи поселков, что окружали Изножие, образуя кольцо трехкилометрового радиуса.

Раздались шаги, Тим оглянулся: по коридору шел Григорий Сепухов со своим рюкзачком и сумкой попутчика в руках.

– Вот… и твою взял… – с усилием произнес он, поставил сумку у ног Тима и направился дальше, к тамбуру.

– Скоро подъезжаем? – спросил Тимур вслед.

– Две минуты, – ответил судовой механик, затворяя за собой дверь в конце коридора.

Выйдя из вагона, Тим надолго замер, вперив взгляд в Изножие. Теперь оно оказалось совсем близко и закрыло треть неба, оставив по бокам два синих участка. Небеса были очень яркими, слепили чистой раскаленной бирюзой. Здесь все было подчинено Башне: окрестные земли, домики, люди и само небо казались лишь придатком, незначительным дополнением к средоточию всесветного пространства, оси мироздания. С такого расстояния уже виднелись щели между составляющими стены блоками и тонкий – то есть метров тридцать в диаметре – стержень, торчащий из круглой крыши. Он был сломан, верхушка покорежена: когда-то там взорвалось несколько ракет.

Поселок состоял из лавочек со всевозможной верославной символикой, богоугодной литературой и одеяниями, небольших гостиниц для приезжих, столовых и домов, где жили местные. Большинство зданий были округлыми, без прямых углов. Тимур снял комнату в маленькой, как кофейная чашечка, гостинице; оставив сумку, спустился в парикмахерскую. Помыл руки и лицо в раковине под стеной, лежащими на полочке ножницами обработал ногти, затем сел в кресло, и парикмахер подровнял Тимуру волосы.

– Одеяния в лавке купить можете, – сказал он. – Но поспешите, ибо умара уже началась.

Умарой называли время паломничества, когда раз в день большие группы людей сходились к Изножию. Тимур одежды не стал покупать, так пошел, лишь снял обувь с носками, оставил в номере.

Между поселком и Башней раскинулась равнина, плотно утоптанная бесчисленными паломниками. Волнение Тимур испытал, еще только выходя из вагона, теперь же оно усиливалось с каждым шагом. Он шел и молился. Со всех сторон к Изножию двигались люди, многие в обычной одежде, хотя попадались и те, что привезли с собой либо купили в магазинчиках города ахрамы, одеяние из двух кусков ткани – одним опоясывали бедра, другой накидывали на плечо. Все мужчины были с непокрытыми головами, женщины в платках.

Поднимая пыль, они шли, а Изножие надвигалось на паломников, росло, вздымалось к небу все выше, подпирая его, бугря сверкавшие бирюзой небеса. Тим заметил Иеронима Питердакова с женой: взявшись за руки, супруги двигались вместе с группой истых паломников – так именовали тех, кто пешком отправился к Изножию от побережья Красного моря, а то и от самой Александрии. Эти люди были по большей части грязны, тощи, изнеможены длительным путешествием в тяжелых условиях, мужчины бородаты. Но глаза их блистали неземным блеском, и чумазые лица испускали сияние. Тимуру казалось, что и сам он теперь сияет, свет распирал грудь, сердце колотилось, в нем покалывало, несколько раз Тим бессознательно просовывал руку под расстегнутый ворот. Он уже не шептал – бормотал слова молитвы, слыша такое же бормотание, а то и громкие голоса вокруг. Расстояние уменьшалось, люди шли все плотнее – это была еще не толпа, но предвестница столпотворения, что царило под самым Изножием.

Было жарко, очень жарко: экватор. Твердыня стояла почти точно меж двух озер, Эдуарда и огромной Виктории, однако те были далеко, присутствие большой массы воды не ощущалось. В сухом, как огонь, воздухе могучий силуэт Изножия чуть дрожал – и тяжелел, наливался космической силищей. Плотнее, плотнее… вот уже они идут плечом к плечу, не осталось свободного места; песнопения звучат со всех сторон, и теперь не отдельные люди, не личности, подверженные страхам, печалям, злобе и ярости, всем животным, низменным чувствам, но единое сознание, единая плоть, единая душа стягивается, сгущается со всех сторон, приближая себя к Отринутому Изножию, и сотни голосов слились в единый громозвучный глас…