Стивен Сэвил - Доминион

Конрад наслаждался своей репутацией жестокого графа, даже сам пестовал ее: это ставило людское отребье на место и ясно давало понять родне, кто тут главный.

Конрад спустился по мраморной лестнице и прошел по главному залу, набитому кающимися грешниками, не обращая внимания на мольбы и тянущиеся руки, старающиеся прикоснуться к нему. Он пребывал не в том настроении, чтобы нюхать немытый скот, — они воняли, весь дом пропах испарениями грязных тел. Посреди зала Конрад остановился, представляя себе вспыхнувший тут пожар и объятый пламенем, сгорающий дотла скот. Что там говорят об очищающем огне? Улыбаясь, граф продолжил путь.

Комната, которую он искал, была сокрыта глубоко в недрах старого замка, под погребами и темницами, даже под склепами. Когда-то, возможно, здесь располагалась сокровищница, во теперь покои стали своего рода галереей ужаса. Тридцать отрубленных голов в различной степени разложения торчали на воткнутых в землю, по три в ряд, кольях. Конрад знал тут всех — знал настолько хорошо, чтобы собственноручно убить их. Годами собиралась эта коллекция трофеев — голов тех, кто подвел его. Ему приносило мрачное удовлетворение осознание того, что в смерти они принадлежат ему.

Он заглядывал в эту каморку регулярно, делясь с молчаливой публикой своими мыслями, раскладывая идеи по полочкам, ища изъяны в ходе рассуждений. Проговаривание вслух помогало, и выступать перед слушателями было легче.

Только вот недавно они начали отвечать.

Сперва это было слово или два, он даже сомневался, что вообще слышал что-то. Однако несколько коротких слов вскоре переросли в целые фразы. Конрад отмахивался от шепотков «убийца» и «изверг», но невольно внимал беседам голов об изменах и предательстве.

— Все еще жив? — прошипел голос Йоханнеса Шафера.

— Да, — ответил Конрад, прикрывая дверь.

— Удивительно, — усмехнулся череп Бернхольдта Брехта. Брехт находился тут дольше всех, его гладкая, опаленная отнявшим у вампира жизнь пламенем кожа натянулась, как на барабане. — Мы тут, внизу, кое-что слышим, знаешь ли.

— Ты запер нас во тьме, но мы все еще слышим шепот.

Голоса сливались в безумный хор, слова переплетались, звуки, перемешивающиеся друг с другом, были хрупки и неотчетливы. Конрад едва разбирал их.

— Мы знаем самые страшные тайны тех, кто рядом с тобой.

— Ты окружил себя людьми, говорящими то, что ты хочешь слышать, но за твоей спиной они строят козни, планируют твое свержение.

— Ты слишком доверяешь тем, кто твердит то, что ты от них ждешь, и никто не дает тебе хороших советов. Ты любишь подхалимов и не обращаешь внимания на преданных служак. Это приблизит твой конец.

— Не задирай нос, мертвец. Скоро ты станешь таким же, как мы, тебя насадят на кол и оставят гнить, и Морр заберет твою душу.

— Уже забрал, — произнес Конрад без всякой иронии в голосе.

— Нет, твоя душа бредет по длинной темной дороге в поисках покоя. Она обречена на вечные муки, поймана в капкан меж явью и сном. Отдыха не будет ни убийце в тебе, ни мальчишке, ни мужчине. Твоя душа чахнет. Ребенок, которым ты был, горит. Мужчина, которым ты был, горит. Это не кончится никогда. Пожар не погаснет. Он поглощает все, чем ты был, и все, чем ты мог бы стать.

Голоса так торопились сказать свое, что сталкивающиеся друг с другом слова, протискиваясь сквозь частое сито Морра, слились в один голос помешанного, словно и не исходили из разных ртов.

— Вас нет. Думаете, я этого не знаю? Вы все в моей голове.

— А ты — во всех наших.

— Во всех наших.

— Да. Во всех наших.

— Если мы в твоей голове, наши слова должны быть правдой, в которую ты веришь. Добро пожаловать в свою истину, Конрад. Добро пожаловать в правду, осужденная на адский огонь душа, не будет тебе покоя, когда отправят тебя на путь твой. О нет. Не будет тебе покоя, когда нож в ночи вырежет твое гнилое сердце и скормит его тебе. Не будет тебе покоя. Не верь никому, даже самым близким. О нет, в земле слепцов — кто увидит невидимую угрозу? Кто вспомнит тебя, когда ты исчезнешь и превратишься в пыль? Они вертятся вокруг тебя, они ищут твои слабости, и они найдут их. Найдут, потому что ты слаб.

— Я не слаб. — Конрад резко сорвал с пики голову и швырнул ее на пол. Череп покатился кувырком.

Остальные рассмеялись. Чудовищный, издевательский звук едва не оглушил графа.

Он яростно пнул голову, шмякнувшуюся о влажную каменную стену, и зашагал вдоль ряда, готовый ударить любого, кто осмелится уколоть его.

— Он будет первым, — заявила последняя голова.

— Кто?

— Он — Золотой, он тот, кто сияет ярче всех, он тот, кто горит. Весь блеск — фокус, чтобы сбить с толку недоумков. Верить ему — значит умереть.

Конрад мерил шагами крохотное пространство, стиснув виски, словно пытаясь очистить сознание, привести в порядок мысли. Никогда еще головы не подводили его, так что их совет было не так-то просто отвергнуть.

— Как я узнаю?

— Посмотри в зеркало и увидишь ложь, отраженную в стекле.

Конрад горько рассмеялся.

— Я окружен ложью и лжецами, и никто из них не отражается в зеркалах. Что вы мудрите? Ведь невидимость — проклятие нашего племени.

— Невидимой угрозы мудрый человек боится больше всего. Они как ты. Они слабы, и слабость движет ими. Им нельзя доверять, как змеям. Да, как змеям. Они змеи, не верь им. О нет, не верь.

Конрад опустился на колени и поднял укатившуюся голову. Медленно и осторожно насадил он ее обратно на кол.

— Это безумие.

— Но это же твои мысли, не так ли? Это высказывается твой разум. Не верь никому. Вот мудрость, которую мы дарим тебе. Внемли ей. Ты должен. Она спасет тебе жизнь.

Голоса разом смолкли.

Говорить больше не о чем.

Кто-то предаст его, кто-то близкий. Кто-то, кого он считает другом: Золотой.

Конрад прошел вдоль застывших лиц, изучая их одно за другим.

Молчание.

Он тыкал в них пальцем, толкал, хватал за челюсти и пытался заставить черепа говорить, но они не издавали ни звука.

Они уже поделились своей мудростью.

Графу хотелось бы отмахнуться от их слов, но как? Они знали то, чего не могли знать. Они знали то, чего не знал он.

И все же разговор состоялся.

Он побыл немного в тишине, обдумывая сказанное головами. Фокус невелик. Все власти предержащие окружают себя честолюбивыми и жадными советчиками. Предательство неотделимо от их сердец. Немногие, рвущиеся к власти, чисты. Речи о том, что семена краха прорастают повсюду вокруг него, это речи его собственной паранойи, сеющей зерна сомнения.

Но даже у параноика могут быть объективные причины бояться ближних своих.

Он не единственный наследник фон Карштайна, но пока он пользуется поддержкой, дающей ему достаточно сил, чтобы отсекать исходящую от других угрозу.