Владимир Колин - Зубы Хроноса

— Потому что говорю о счастье?

Его улыбка определилась и уже не выдавала ни тени смущения. Мало того, на лице молодого человека, где-то в уголках губ, Гаран обнаружил тень злорадства.

— Счастье, — процедил председатель сквозь зубы.

— Вас пугает это слово? Меня — нет. Меня пугает боль, недоверие, злоба…

— М-да… — сказал Гаран. — А в пятнадцать лет вы, несомненно, писали стихи…

— И они были полны утраченных иллюзий и призывов к самоубийству, — засмеялся Фел.

— Вы сильно продвинулись, — сухо констатировал его собеседник. — Теперь вы просто призываете к самоубийству. Вы убиваете!

Возмущенный, молодой человек вскочил на ноги.

Ни следа улыбки не читалось больше на его лице, и кроткая голубизна глаз получила металлический отблеск.

— Что это за шутки?

— Понимаю, — спокойно сказал Гаран. — Не совсем наивный, не вполне сумасшедший. Но бессознательный и тем опасный.

— Господин председатель!..

— Распределитель счастья! Разумеется, дарового. Благодетель — пока в узком радиусе. В рамках одной столицы. Но потом… надеюсь, вы мыслите крупными масштабами, не так ли? Потом счастье распространится на всю страну, на весь континент, на весь мир…

— Да, представьте себе! — воскликнул Дупла. — Именно так! Ваша ирония и скептицизм меня не трогают. Впрочем, я уверен, что вы и сами чувствовали себя в последние дни более добрым, более щедрым, как…

— Ошибаетесь, — прервал его Гаран. — Меня не было в Терезии. И это позволило мне остаться трезвым.

— Несмягченным — хотите вы сказать.

— Нет, я хочу сказать — трезвым. Поверьте мне, обычно я знаю, что говорю… В этом мире ничто нельзя получить из ничего, и вы, как ученый, лучше меня должны знать закон Лавуазье. Все превращается, говорят химики. Все оплачивается, говорим мы. Все, господин изобретатель, от шнурка для ботинок до счастья. То, что не оплачено, — украдено. А общество защищается от воров, даже если эти воры — нового, необычного типа, даже если они крадут не материальные блага, а счастье!

Пораженный, Фел снова откинулся на спинку кресла.

— Странный образ мыслей, — сказал он тихо, словно самому себе. — Ведь счастье нельзя измерить или взвесить. Подобно жизни и смерти, счастье бесконечно.

Давая его кому-нибудь, вы не крадете его у другого…

— Вы опьянели от холодной воды, господин философ, — спокойно произнес Гаран. — И обманываете сами себя, используя пустые слова. Счастье… Прекрасное название для вещи, которая не существует! Покажите мне счастливого человека. Когда вы были маленьким, вам, конечно, рассказывали сказку о «рубашке счастливчика», но, как видно, вы не запомнили ее мораль. Или вы хотите превратить человечество в отупевшую орду, неспособную к работе и слоняющуюся без дела весь божий день?… Нет, господин Дунла, речь идет не о счастье. Ваше изобретение просто подрывает инстинкт самосохранения! И самое плохое в этом то, что кража скрыта, завуалирована, и сам обворованный не замечает, что с ним сделали. Понимаете?

— Нет, — ответил Фел. — Я не могу за вами следить, у моих мыслей совсем другое направление, словно мы представляем два разных человечества.

— Хорошо, — сказал Гаран. — Я выражусь яснее. Счастье — это эвфемизм. По сути, как вы сами признались, вы раздаете лишь его ингредиенты — доброту, щедрость, радость и т. п., неравномерно распределенные среди смертных. Причем, не случайно, ибо природа может жить лишь неравенством. Если бы все животные были плотоядными, живая жизнь должна была бы угаснуть. Если бы не существовало положительного и отрицательного заряда, электрическая искра не могла бы возникнуть. Если бы существовало только счастье, оно практически было бы аннулировано отсутствием страдания. Социальное неравенство также является законом развития. В то время как одни трудились и воспроизводились, обеспечивая рабочую силу, другие мыслили или оплачивали мозг, предназначенный для того, чтобы мыслить или производить прекрасное… А вы, распространитель вредоносной щедрости, заставляете тех, кто имеет хорошее настроение, давать его тем, кто его не имеет, то есть обкрадывать самих себя в пользу других. Результат: самоубийство двух братьев Леви, которые не могли удовлетворить растущие требования клиентов, самоубийство Августа Робалы, Дарды и еще стольких других. И их моральный убийца — Фел Дунла.

— Я начинаю вас понимать, — мрачно заметил молодой человек. — Но я не слышал, чтобы среди самоубийц был хотя бы один бедняк.

— О, социальные идеи! Я этого ждал… Но можно вас спросить, что будут делать ваши бедняки, когда, проснувшись в одно прекрасное утро, они окажутся перед крахом, более жестоким, чем кризис 29 года, когда фабрики, магазины и предприятия закроются одно за другим и когда безработица покажет им настоящее лицо благодетеля, выбрасывающего их на улицу? Я вам отвечу. Они будут один за другим кончать самоубийством так же точно, как и плутократы братья Леви. И их убийцей, действующим в тени, будет тот же человек — вы.

И словно желая поставить точку, председатель административного совета заводов Гар энд Гу хлопнул ладонью по толстому стеклу письменного стола. Фел молча посмотрел на его сухую руку с длинными пальцами и ухоженными ногтями. И, сам того не заметив, вздохнул.

— Вы хорошо говорите, господин председатель, — начал он медленно и неуверенно, словно извлекая слова, одно за другим, из темного угла, где они были свалены в кучу. — Вы хорошо говорите, но не знаю, так же ли хорошо вы мыслите… Видите ли, покидая лабораторию, я становлюсь неловким, как ребенок… Вы говорите, социальные идеи… Сейчас я впервые пожалел, что никогда ими не занимался.

— Я не говорил, что у вас только одни недостатки, — улыбнулся Гаран.

Фел взглянул на него с трогательной серьезностью.

— Нет, у меня есть не только недостатки, — ответил он после небольшой паузы, во время которой — как понял его собеседник — он серьезно обдумал этот вопрос. — Но боюсь, что мы по-разному оцениваем и достоинства и недостатки… Я не могу уловить порочт ное зерно ваших рассуждений, хотя и чувствую его за вашими аргументами. Неравенство, может быть, и закон, но неравенство неравенству рознь. Различия умов будут существовать всегда. Но должны ли мы поэтому увековечить и различия состояний? Претензии на благородство кажутся нам сегодня нелепостью, ибо революция положила конец этому ненужному неравенству. Но не сложилось ли подобное же положение и в других областях?

Хубт Гаран закурил сигару, не протягивая коробку Фелу. Молча следя за ним, молодой человек понял, что в его собеседнике происходят какие-то перемены.

— Я считал вас человеком порядка, господин Дунла, и говорил с вами соответственно, — сухо сказал председатель, быстро выдыхая кольца дыма, которые полетели к Фелу вместе с его словами. И молодой инженер вдруг почувствовал, что перед ним уже не человек, а странная говорящая машина, движимая душистыми парами. — В нашем свободном мире реформы призваны постепенно исправлять недостатки социальной организации. Я не собираюсь вставать на почву диверсии и не советую этого делать и вам!