Андрей Дашков - Собиратель костей

Я обернулся. «Бог ты мой!» – промелькнуло в голове, но это был пока кое-кто рангом пониже. Передо мной стоял Господин Исповедник. Безупречный и безгрешный. Все как положено, все при нем – чёрный поповский мундир с жетоном на лацкане, до блеска начищенные сапоги, фуражка с длинным козырьком, повязка со свастикой и погон с золотым плетением, означавшим, что его обладатель был духовником самого принца крови. Единственное, что мне не нравилось, а теперь просто раздражало, это привычка подкрадываться незамеченным и заставать людей врасплох в самые для них неудобные моменты. Впрочем, особого неудобства я не почувствовал – влияние господина Исповедника к тому времени заметно ослабело.

– Ай-ай-ай, – сказал поп елейным тоном. – До чего ты дошёл, мой мальчик! Пьянство, разврат, азартные игры. Теперь вот ещё грабёж и запрещённые магические действия. Нехорошо… И дома ты не появляешься. Что скажет квартальный? И что прикажешь делать мне?..

Я скосил глаза вправо, пытаясь определить реакцию Габриэля. Тот наблюдал за нами со снисходительной ухмылочкой, очевидно, предоставляя растерявшемуся пёсику право самому решать, как ему быть дальше – оставаться жить на цепи в удобной конуре или превратиться в дикую собаку.

– Смотри мне в глаза! – рявкнул Господин Исповедник, обладавший недюжинной психической силой.

Я подчинился. Смотреть ему в глаза было неприятно – все равно что падать лицом на два направленных на меня чёрных штопора. Хотелось зажмуриться и отвернуться. Но я свой выбор сделал.

– Плевать мне на то, что скажет квартальный, – ответил я, приходя в тихий восторг от собственной наглости. – И на вас мне тоже плевать.

Господин Исповедник всего лишь поднял брови. Эта безобидная гримаса означала у него высшую степень озабоченности. Должно быть, состояние моих нервов и души внушило ему серьёзную тревогу. Он ещё не дошёл до того, чтобы вызывать Миротворцев и тащить меня к себе в исповедальню для принудительного промывания мозгов, однако явно был близок к этому.

Прежде он решил испробовать другие, менее радикальные методы. Я понял, что «терапия» уже имеет место, только тогда, когда внезапно ослеп и почувствовал, как мои глазные яблоки становятся чем-то вроде пробок. И затем кто-то начал их медленно вытаскивать с целью добраться до содержимого тыквы, в которую превратилась моя голова.

Я попытался держать себя в руках и сопротивлялся, как мог. Я даже не обращал внимания на ГОЛОСА, хотя в их зловещем хоре были отчётливо слышны жалобные пассажи моей мамочки, взывавшей ко мне с того света, душераздирающие стоны папочки и, что было страшнее всего, тихий шёпот Эрики – голос заживо зарытой в землю, от которого мороз продирал по коже…

Почему слова живых – только шорох сухостоя в темноте, а слова мёртвых приобретают такую власть над нами? Пытаясь заглушить их, мы сочиняем эпитафии для надгробий и делаем сами надгробия тяжёлыми, очень тяжёлыми, словно пытаемся забаррикадировать дверь… Кого мы боимся? Кого мы не хотим впустить? Кто может ВЕРНУТЬСЯ?..

Но хуже всего непроизнесенные завещания тех, кто умер по нашей вине…

Да, Господин Исповедник вскоре понял, что теряет в моем лице клиента, пациента и прихожанина. Поэтому он обрушил на меня всю свою немалую мощь. Он стремился «излечить» меня со страстностью фанатика, слепо преданного идеалам веры и порядка. Но мне не нужна была ни его вера, ни его порядок. И я терпел – даже тогда, когда «пробки» оказались вынутыми, «сосуд» откупорен и тончайшие скальпели, больше похожие на лучи безжалостного света, принялись терзать сначала нервные волокна, а затем моё многострадальное серое вещество…

Конец этой пытке внезапно положил Габриэль. Спасибо ему, благодетелю, – ведь я не знаю, чем бы все закончилось. Не уверен, что Господин Исповедник не получил бы в своё полное распоряжение ещё одного трудолюбивого идиота…

Голос хозяина легко проткнул сотканный вокруг меня кокон морока, и тотчас же другие голоса отступили, стихли вопли мертвецов, а иллюзии рассеялись без следа. Я снова торчал перед человеком в чёрной форме; за спиной – гостиничная дверь, слева – экипаж; с моими глазами и головой все было в порядке.

– Ступай за мной! – приказал Господин Исповедник и достал из кармана «поводок» – рыболовный крючок, привязанный к леске, намереваясь всадить его мне в одно из наиболее чувствительных мест, после чего я превратился бы в покорную скотину. Однако было поздно.

– Неплохая может получиться шутка, – задумчиво проговорил Габриэль, будто беседовал с самим собой. – Главное, полезная. Мы ведь отправляемся в женский монастырь, не так ли? Наряжу-ка я тебя попом, Санчо!.. Эй, ты! – обратился он к Исповеднику, который до сих пор его демонстративно игнорировал. – Раздевайся!

Я думал, что после этого стану свидетелем настоящей схватки. Господин Исповедник выглядел достойным соперником и был не ровня всяким там Малюткам и бродячим собирателям костей, хотя до уровня чаклана ещё не дотягивал. Однако все произошло на удивление обыденно и быстро. По прошествии нескольких ничем не примечательных секунд Господин Исповедник начал раздеваться – аккуратно и деловито, будто находился в раздевалке общественной бани.

Я осторожно поглядел по сторонам. За нами наблюдали – пока что издали. Сценка и впрямь получилась феноменальная. Не думаю, что в Боунсвилле видели такое за последние лет пятьдесят. И почти наверняка не увидят ещё столько же…

Господин Исповедник снял с себя все, даже нижнее бельё, оказавшееся очень тонким, мягким и отличного качества. Его сморщенный пенис выглядел жалко и изгибался в виде вопросительного знака. Взгляд у попа стал каким-то мечтательным и теперь не внушал мне ни малейшего трепета. Не знаю, о чем грезил наш святоша в минуту своего невиданного позора, но меня это уже мало интересовало. Я собрал сложенные на ступенях гостиницы поповские шмотки (дотрагиваться до тёплого, словно только что снятого со свежего покойника белья было омерзительно) и юркнул в карету с посторонних глаз долой. Трусливые безликие свидетели – самые опасные. Я твёрдо усвоил это, изучая историю дворцовых переворотов.

Габриэль устроился напротив меня. Без всяких видимых причин наш кучер-лунатик очнулся от спячки, дико заорал, тронул упряжку, и мы помчались по улице в сторону южной окраины, распугивая кур и бродячих собак.

В черте города экипаж останавливался всего дважды. Первый раз это случилось в одном тёмном переулке, имевшем весьма дурную славу. Переулок был очень узким; по обе стороны – высокие каменные дома, а сверху нависали крытые переходы, отчего на тротуаре даже в самый яркий полдень царили полумрак и прохлада погреба. То был район убогих ночлежек, сомнительных контор по найму дешёвой рабочей силы, публичных домов, сиротских приютов и муниципальных больниц. Докторишки, лишённые лицензии, делали здесь подпольные аборты. Коновалы вырезали опухоли и вырывали зубы тем, кто мог заплатить за это лишь жалкие гроши. Нищие студенты анатомировали неоприходованные трупы, и мутные воды местного канала наряду с околевшими кошками, объедками и мусором, нередко уносили части человеческих тел. Добавьте сюда драки, поножовщину, убийства проституток, «случайные» падения из окон и с крыш, и вы поймёте, в какое место мы попали.