Хидзирико Сэймэй - В час, когда взойдет луна

Были и ещё соображения. Игорь каменно уверен, что как минимум половина срывов в старом подполье объяснялась тем, что проверка на профпригодность производилась на глазок. Ну а уж за состоянием тех, кто не проявлял дискомфорта, и подавно никто не следил. Но об этом пока рано…

Интересно, как с этим решают на другой стороне — у них ведь, наверняка, похожие проблемы… А впрочем, у них и штатные душеведы есть. Должны быть.

— Хорошо, — сказал Давидюк. — Я рад, что вы доверяете мне как человеку.

— Я вам и как специалисту доверяю, — Эней решил не тянуть кота за хвост. — Ваши таблетки очень помогли, спасибо. Я уже не пол-человека. Только… — он не знал, что еще сказать, и отхлебнул чаю, чтобы получить время на раздумья. Ладно, давайте начистоту, доктор. — Только я не думаю, что мне стоит избавляться от… всего остального.

Это, видимо, было стандартное возражение. Доктор просто наклонил голову к плечу.

— Если вы свалитесь снова, — сказал он, — рецидив будет куда более жестоким. А вы свалитесь неизбежно. Потому что гибель вашей жены — не причина болезни, Андрей. Она — триггер, последняя соломинка. А до этого были центнеры другого груза. И эти центнеры можно снять.

— Вы меня неправильно поняли, доктор. Я вам верю, что можно. Я не знаю, стоит ли. У меня, — Эней задумался на минуту, — производственная дилемма. Я видел людей, которые начинали не хуже, чем я. Наверное, даже лучше. И эти люди, доктор, очень меня напугали. Главным образом тем, что расстояние от них до меня — всего несколько шагов. И один такой шаг я уже сделал. — Он поставил чашку на подставку, положил руку сверху — тепло почти не ощущалось. — Пока мне… неудобно, я помню обо всём, о чём мне нужно помнить.

— В таком случае вы выбираете самый короткий и верный путь к тому состоянию, которого боитесь, — сказал Давидюк. — Ведь для нашего дела это тоже характерно, Андрей: пока у тебя живо сердце, ты как-то пропускаешь через себя страдания больного — первого, второго, пятого, десятого… и вот ты уже сам на грани нервного срыва. Что делать? Не допускать до сердца никого, обложиться тестами и лечить по учебникам? Это профессиональная смерть психотерапевта. Но и другой путь ведет к профессиональной смерти. Организм — я говорю и о душе в том числе — защищается от непосильных нагрузок, вырабатывается навык сопротивления… выслушиваешь человека и думаешь, что вот с этим клиентом гонораров как раз хватает на выплаты за машину, а если он уйдёт — хватать не будет… Слышали о хвалёном медицинском цинизме? Кое-кто из старших коллег меня тоже пугает. И чем болезненней нагрузка — тем скорее это происходит. А кроме того, боль — всё-таки часть вашей внутренней сигнальной системы. Её задача — сообщать вам об изменениях к худшему.

Андрей чувствовал, что должен что-то возразить — и не мог нащупать ничего толкового. Когда он шел сюда, он не думал, что «у Бога те же проблемы».

— Ну и как же вы справляетесь? — спросил он.

— А вот это в двух словах не объяснишь. Тут нужно некоторое время — у вас ведь механизмы защиты не такие, как у меня, я должен понять принцип. Я могу сейчас сказать, что вы тяготеете к сверхконтролю, в первую очередь — самоконтролю. Но это так, навскидку. Понимаете, работа с такими людьми, как вы — это едва ли не отдельная специальность.

— Нет, — сказал Андрей. — Вы ошиблись.

Он вдруг начал раздражаться и раздражение нарастало как зуд, только не почешешься. Надо же такое выдумать — контроль!

— Мне никогда не была нужна власть, — что-то он не то сказал, но не стал поправляться, незачем. — Не нужен контроль. А что до самоконтроля — то без него, извините, нельзя. Очень это мерзкое зрелище — человек, который себя не контролирует.

Доктор с любопытством смотрел на него. Ждал, наверное, пока Эней вспомнит, как хорошо контролировал себя, пока ему — извне, против его воли — не привели специалиста, а специалист не прописал ему препарат, который — извне, механически — привёл в порядок химический баланс…

— Ну ладно, — он сдал ещё одну линию обороны. — У меня вышел прокол с самоконтролем. Но это не значит, что управлять собой не нужно.

— У вас вышел полный успех с самоконтролем, — возразил врач. — Просто убийственный успех. Вдохи, которые делались не по волевому приказу, организм отказывался засчитывать за настоящие — это ли не победа разума над сассапариллой? Мир очень больно ударил вас однажды, Андрей. И вы надели доспех и вышли на бой с миром. Достойное решение. И доспех — штука просто необходимая. Но когда человек ранен — доспех мешает перевязать рану. Нужно его снять, пока человек не истёк кровью. Люди приходят ко мне не тогда, когда их начинает убивать мир. Они приходят ко мне, когда их начинает убивать их собственный защитный механизм. Был такой рассказ когда-то. О человеке, который пришел к дикарям с прибором, обеспечивавшим ему полную защиту. Дикари оказались для него опасностью номер два. После прибора.

— И что же вы… предлагаете?

— Для начала — прекратите винить себя в её смерти. Смиритесь с тем, что вы были не властны над обстоятельствами.

— Да я уже смирился. И давно. Я ведь не мог запихать Причастие насильно ей в глотку, а если бы и мог — вряд ли помогло бы, она же не смогла поверить… — Вдох. Выдох. Вдох. — И я кричал, я приказывал остановиться, если бы она остановилась, если бы… В этом нет смысла, меня давно уже научили. Вы не там копаете. Я даже Бога не виню. Он сделал всё, что обещал. И она, если она где-то там есть… она тоже не винит. Мы все, кто играет в эти игры — все знаем, во что обходятся собственные промахи. Мы приняли правила…

— Я сейчас скажу, — доктор наморщил лоб, — то, что вас может поразить, даже обидеть…

— Я слушаю.

— Вы скорбите сейчас не о ней.

— А о ком же? — Андрей даже фыркнул на такую вопиющую чушь.

— А я не знаю, — пожал плечами Давидюк. — Мне ведь неведомо ваше прошлое. Я могу только предполагать. И я предполагаю, что вы так горько оплакиваете человека — или людей — которые погибли много раньше, чем ваша жена. И что не менее важно — людей, которые не принимали правил. Просто были беззащитными жертвами.

Эней вдруг почувствовал, как мир затягивает ватой…

…Он знал головой, что ему нечего было противопоставить двум взрослым варкам — его и так приложило волной почти до обморока, он был мальчишкой, школьником, он не умел ни закрываться, ни драться, он ничего бы не сделал, его бы даже не убили, потому что детей трогать запрещено…

Но если бы он согласился с этим знанием — он давно бы погиб. И многие хорошие люди — тоже. Его астральный близнец уж точно.

Наверное, всё-таки что-то отразилось на его лице — из голоса Давидюка начисто пропал оттенок железа, который звучал буквально только что.