Виктор Ананишнов - Реликтовая популяция. Книга 2

В городе дети лет до двадцати не имели прав гражданства и чаще всего проводили эти годы жизни в домах своих родителей. Появление детей на улице хотя и не запрещалось, но и не поощрялось, а девочкам практически такие прогулки были под запретом.

Конечно, все подобные строгости были не без исключения,

Сколько Камрат себя помнил, он всегда проводил своё время, не занятое хапрой и общением с бабкой Калеей, именно на улице, где неизменно встречал отпрысков Шекоты, своих противников, на которых, похоже, общее правило тоже не распространялось. Как Калея и тот же Шекота добились у кугурума и Круга таких вольностей для мальчиков, не достигших ещё возраста хотя бы относительной самостоятельности, можно было только догадываться. Вернее всего, все они – взрослые и дети – не были и не могли быть гражданами Керпоса, а проживали в нём лишь потому, что были людьми.

Бывало, обходя закоулки города, Камрат встречал ещё нескольких подобных ребят различного возраста, однако девочек – никогда.

Теперь вдруг, находясь в обществе двух девчонок, он попал в совершенно незнакомый мир странных и порой непонятных ему отношений и ощущений.

Грения и Думара всё время что-то рассказывали, взрывались смехом по всякому поводу и без оного, жеманничали, обижались, надувая губки и отворачиваясь друг от друга, а парой минтов позже как ни в чём ни бывало вновь смеялись и продолжали совместные игры.

Во все их перебранки, споры и примирения без особых ухищрений и каких-либо предварительных условий или хотя бы согласий был включён Камрат, но не как нечто одушевлённое, а как предмет или аргумент совместного пользования, служащий девочкам связующим – при одной ситуации, и разграничивающим – в другой, звеном между ними.

Он для них был единственным неизменным и внимательным слушателем (ему беспрерывно что-то наговаривали, а он молчал, пытался слушать и понять). Его с кем-то сравнивали («а стоял имярек на таком расстоянии, как сейчас стоит от них Камрат»). На него ссылались, как на надёжного и последнего свидетеля («Камрат слышал, как ты это говорила и не даст мне соврать»). Они грезили («я полюблю только такого, кто будет даже красивее, чем Камрат»)…

Они его утомляли, они ему надоедали. От их постоянного и бесконечного потока слов он стал совсем будто бы бестолковым, но при всём этом ему было весело, интересно, непривычно и почему-то спокойно…

Вот и сейчас, вырвавшись из подземелья, девочки совершенно ничего не изменили в своих пристрастиях. Грения с увлечением говорила, Думара активно внимала ей, вцепившись руками в его плечо, а он как в заколдованном сне видел их, замечал движения губ и рук, ничего практически не слышал, а слышал, так не понимал, ни о чём не думал и блаженно улыбался с приоткрытым ртом.

А вокруг всё так спокойно, мирно, никто не нападает с намерением убить, никого не надо убивать, никуда не надо бежать или идти, не надо ни от кого прятаться. Будь здесь где-нибудь рядом бабка Калея, Камрат мог бы считать свою жизнь счастливой.

Порой у него тоже появлялся необычный для него зуд что-нибудь рассказать девчонкам такое, чтобы их поразить необычным событием или развлечь, однако ничего из этого не получалось.

И не по его вине.

Если он даже и начинал свой рассказ, запинаясь и морща лоб, то девчонки тут же теряли какой-либо интерес или слушали его невнимательно, потому что не понимали, как он не понимал их, предмета того, о чём он заговаривал. По-видимому, это случалось оттого, что о себе он что-то им преподнести стеснялся, даже боялся, и потому начинал пересказывать услышанное от бабки Калеи, подражая даже её интонациям. А бабка могла ему поведать только не придуманные истории из жизни, но в жизни всё происходит не так красиво, быстро и счастливо, как в сказках.

К сожалению, в жизни погибает как раз храбрый, а трус или мирный горожанин может выжить, если откажется сражаться с тем же чудовищем в лице бандита-человека или в личинах выродков, похлеще вупертоков. К тому же, складности в его пересказах не было никакой, имён он не знал, так как бабка героев своих быличек не называла, а лишь иногда упоминала, что был он тем-то и тем, верным товарищем и отчаянным до справедливости дурбом, готовым постоять за друзей своих, кто бы то ни был – человек или выродок.

Эти герои ходили как все, а не садились на коней, которые, якобы, умели или умеют – летать, им не помогали умеющие говорить волки, потому что волков разумных на Земле не было, только дикие. Дикие же разговаривать не умеют, не приспособлены, не могут по причине отсутствия речевого аппарата.

Одним словом, ему оставалось быть бессменным статистом в бесконечной детской игре девочек. Но кто бы знал, как ему это нравилось! Он от души смеялся вместе с ними, хотя, казалось бы, смеяться не было повода, он научился за короткое время надувать губы, как это мастерски умели делать Грения и Думара, и даже порой взвизгивать тонким голосом.

Для Камрата остановилось время, он плыл в нём и не замечал течения, несущего его неведомо куда и зачем, и только те, кто оставался на берегу этой своеобразной реки, видели – он плывёт.

Стоявшими на берегу были взрослые. Они пока что решали за него, они предопределяли его дороги, они выбирали за него его судьбу…

– Камрат! – услышал мальчик из далёкого далека зов Свима.

Он поднял голову и непонимающе посмотрел в лицо своего старшего друга и спутника.

– Д-да… Свим…

Свим с усмешкой окинул озорным взглядом мгновенно притихших девчонок и подмигнул Камрату, вогнав его в краску.

На лица девочек набежала туча. Вторгшийся в их мир, Свим улыбкой не обманул детских сердец, почувствовавших в его голосе и взгляде то, о чём ещё не догадывался Камрат. Они с испугом и обидой посмотрели вначале на Свима, потом на мальчика. Глаза их тут же повлажнели от близких слёз.

Улыбка у дурба резко исчезла, глаза его посуровели. Вздохнув, он четко произнёс:

– Малыш, мы собираемся с тобой идти в Примето или нет?

Глава 7

Возмущению К”ньеца не было границ. Он фыркал и издавал звуки, способные устрашить любого. Его распирала обида на людей. Почему они решили не брать его с собой? Кто и что смог нашептать Свиму, чтобы тот поступил с ним таким образом? Столько лет вместе, столько пройдено и пережито, а теперь он никому, оказывается, не нужен!..

На площадке, перед замысловатым входом в подземелье, готовились проводы урезанной команды Свима до четырёх членов, а хопс, крутя хвостом, ушёл вниз, в темноту, и там, в одиночестве переживал навалившееся на него несчастье. «Разве можно так поступать с друзьями?» – думал он в отчаянии. Свим даже не пожелал объяснить ему, в чём он провинился или не угодил ему или кому-то…

С К”ньецем у Свима поистине получилось как никогда плохо. Он не хотел, конечно, чем-либо обидеть его. Так получилось, что в спешке сборов к предстоящему путешествию он как-то легкомысленно, мимоходом, словно о несущественной безделице, объявил удивленному хопсу: