Дайана Рофф - А печаль холод греет

– Но ведь Хэмф и Олин тоже тебя любят, они иногда делают для тебя подарки, проявляют к тебе любовь и уважение, – сказала я мягко, медленно водя большим пальцем по таким любимым рукам своего парня. – Они просто маленькие, не доросли до того ясного осознания того, как важно любить и поддерживать своих родных, как важно их ценить. Где-то в глубине души они это понимают, но не могут этого показать не только из-за своего характера и своих проблем, но и просто из-за того, что так устроен сейчас мир. Дети теперь быстро взрослеют, но их разум всё ещё остаётся таким же детским, постепенно развивающимся. И этот резкий контраст, эта борьба лишает их самостоятельно думать, сбивает с толку и сливает с общей грязью, из которой они так тщетно пытаются выбраться. Даже десять лет назад, когда нам с тобой было по семь лет, жизнь была другой, детство было совершенно иное. И дело даже не только в том, что тогда не было телефонов и постоянного потока всевозможной информации, но и в том, что со временем меняются интересы поколений, меняется само их восприятие мира, и сам мир тоже меняется. Всё меняется. И жаль, что не всегда в лучшую сторону.

– Да, ты права, – тихо проронил Джозеф. – Ты всегда во всём права.

Мне нестерпимо сильно хотелось его обнять, прижать к груди и нежно целовать в ладонь, в макушку, в шею, в лицо. Мне вспомнились наши первые поцелуи, когда от непривычки я не умела сдерживать такие порывы любви, когда целовала его когда угодно и где угодно, что бы он ни делал и как бы ни был занят. И тогда, казалось, мы были счастливее, чем сейчас. Целый год – а такое чувство, что прошло всего несколько дней, как наша любовь начала медленно увядать. Я чувствовала это каждой клеткой своего тела, каждым движением Джозефа, каждым произнесённым нашим словом.

Что же не так? Почему всё так медленно и мучительно умирало?

Я смотрела на нас, на наши отношения, на наши характеры, на наши жизни. И понимала, что у нас всё отлично, всё подходящее друг для друга, всё… идеальное. Но чего-то не было. Да, как будто чего-то не хватало между нами, словно для полноценного вечного двигателя не хватало одной маленькой, но невероятно важной детали, без которой сам двигателем никогда не сможет быть вечным. Но чего именно не хватало?

– Твой капучино стоит два доллара, – отвлекла нас от раздумий Филис, и на мгновение у меня в голове словно что-то щёлкнуло.

Но понять, что именно это было, я не успела, потому что заговорил Джозеф.

– А ты думала, как живут бонжуры?

– Кто?

– Так, стоп, – он на мгновение задумался над своими словами. – Я хотел сказать мажоры.

– Теперь буду называть тебя бонжуром, мой ты француз, – тихо засмеялась я вместе с Филис, но парень уже через секунду перестал даже улыбаться.

– А на самом деле я не вижу смысла в том, чтобы экономить сейчас деньги. Какая разница, если в мире всё горит? И как бы нам ни обещали скорого спасения, я чувствую, что оно будет далеко не для всех, потому что уже мало кто сможет выжить к кому времени… Скоро от всех домов останется лишь уголь, а от людей – пепел. У всех нас осталось совсем немного времени, чтобы провести остаток жизни в счастье, поэтому нет смысла больше экономить на чём-либо. Может быть, уже через пару недель забудутся все обиды, все ипотеки, налоги, проблемы, поэтому почему бы не потратить всё, что есть? Как я читал у Павла Корнева: «Время – это то, чего всегда не хватает. Что – деньги? Деньги – тлен. Очень многие располагают состояниями, которые им при всем желании не промотать до конца жизни, но никто не имеет в своем распоряжении столько времени, сколько действительно необходимо».

Я только сейчас осознала, что мы втроём до этого момента словно пытались говорить обо всём, лишь бы не касаться того, что произошло совсем недавно, лишь бы не говорить о том, что так много ранило многих людей. И не менее многих убило.

Пожары. Много смертей. И вновь пожары.

А там – снова смерть.

Смерть. Смерть. Смерть.

Везде она. Везде оставляла после себя кровавый след, а сейчас – пепельный с запахом горящей плоти. Её сопровождали полные мучения крики и пламя, на яростном фоне которого темнели её пустые глазницы. Чёрный балахон сгорел – теперь это уродливый скелет, пожирающий не менее уродливые души.

Скелет Смерти.

– Люди думают, что у них есть время, – продолжал рассуждать Джозеф, смотря то на меня, то на Филис. – Думают, что могут потом признаться в любви, поговорить с человеком, извиниться перед тем, кого ранили. Но на самом деле это ошибочное суждение. У нас нет этого времени в принципе, но никто этого не понимает и не хочет понимать. Да и зачем, когда есть надежда на то, что мы можем ещё прожить долго и счастливо? Мы видим по новостям, как пожилая пара умерла в возрасте девяноста пяти лет, и непроизвольно про себя думаем, что хотим прожить так же долго с любимым человеком и умереть в один день. Но времени плевать на то, что мы хотим. Мы опаздываем, откладываем, забываем, взрослеем и стареем, а затем – умираем. Время – это существо, которое редко приходит. Оно чаще убегает, чем наступает. Мы можем ранить человека и подумать, что извинимся когда-нибудь потом, что с ним ничего страшного не произойдёт. Но жизнь… чертовски коварная. С этим человеком может произойти всё, что угодно. В конце концов, его может настигнуть внезапная смерть, а мы перед ним так и не извинились. Так и будем жить с чувством вины. Или же наоборот: мы умираем и жалеем, что столько всего не сделали в своей жизни, столько всего не успели. А ведь так хочется всё успеть, всё увидеть, всё познать. Но время…

– «Время – великолепный учитель, но, к сожалению, оно убивает всех своих учеников», – сказала вдруг Филис чью-то цитату, когда парень сокрушённо покачал головой.

– «Потом» может никогда и не настать, – согласилась я с ней, задумчиво уставившись в свой стакан охладевшего виски.

Мир вокруг приобрёл мрачные цвета: лес, казалось, потемнел, залив сделался почти что чёрным, небо – насыщенного серого цвета. И даже моё любимое кафе будто перестало так ярко светить во мгле Колдстрейна. Тьма ждала своего часа, ждала, чтобы затопить всех людей своим бесконечным океаном, чёрные волны которого лениво лизали холодные камни. Протянуть руку и войти в него – прогуляться вдоль кромки, пройти так далеко, насколько хватит сил…

А что потом? Что случится дальше? Никто не знал.

Могла затянуть воронка внезапно налетевшего шторма, можно было оступиться и рухнуть с головой в развернувшуюся под ногами бездну, настойчивое сопротивление волн могло остановить на середине пути – всё хотело нас погубить. А если зайти слишком глубоко – тьма безжалостно раздавит, не обращая внимания на душу, происхождение или толщину кошелька.