Дмитрий Колосов - Воин

— Нет! Нет! — воскликнули сразу несколько голосов. Леонид сделал краткую паузу.

— Или отклонить его как сделали афиняне, сбросив мидийских послов со скалы.

— Убить их! В пропасть!

Толпа вновь стала подступать к послам. Парсийская стража обнажила клинки, но тут же была атакована отрядом спартиатов, отряженных предусмотрительными эфорами специально для этой цели. Один из мидян рухнул, пронзенный мечом в бок, остальных обезоружили и скрутили.

— Не трогать послов! — крикнул Леонид. — Мы не вправе растерзать их словно дикие звери. Мы должны вынести им приговор именем лакедемонского народа.

— Голосуем! — заорал стоявший в первом ряду коротышка-спартиат.

Перекрывая рев толпы, Леонид закричал:

— Кто желает дать землю и воду мидянам?!

Толпа мгновенно затихла. Лишь какой-то глуховатый буян, не расслышавший слов царя, было загорланил, но тут же получил по уху и затих.

— Кто за то, чтобы отклонить эту волю и сбросить послов в Грязный колодец?

Спартиаты издали рев, долетевший, похоже, до Истма.

— А-а-а!!!

Их воля была в этом крике. Именно так голосовала Спарта, выплескивая на площадь все свои эмоции.

Это был приговор, отменить который не решился бы никто. Не дожидаясь приказа, спартиаты схватили послов. Те не сопротивлялись, позволив снять с себя оружие. Толстяк Абрадат рухнул на колени, умоляя о пощаде. Его товарищ вел себя достойно.

Дабы показать царю Ксерксу, что это было не убийство, а ответ на его предложение, выраженный в форме смертного приговора царским посланцам, Леонид распорядился не трогать мидийских воинов и толмача. Их тут же отвели в здание герусии и посадили под крепкую стражу. Подхватив осужденных на смерть под руки, лакедемоняне повлекли их к Грязному колодцу — подземному провалу, в который бросали нечистоты, трупы павших животных, разного рода хлам, незаконно ввезенный в Спарту.

Невиданное шествие пересекло город, распугав женщин и периэков, а заодно разнеся вдребезги с десяток полусгнивших заборов. Достигнув места казни, толпа обтекла его, окружив кольцом колодец и обреченных на смерть мидян.

Абрадат еще надеялся на чудесное спасение. Взывая о милости, он вновь пал на колени, срывал с себя украшения и совал их спартиатам, но те брезгливо отмахивались от них, словно опасаясь коснуться чего-то пакостного, и со смехом указывали на замаранные трусливыми испражнениями подол богатой хламиды посла.

Тот, что был воином, держался стойко. Внезапно вырвавшись из рук спартиатов, он резко ударил своего товарища по лицу и гортанно выкрикнул. Абрадат испуганно замолчал, но с колен не поднялся.

— Что он сказал? — полюбопытствовал Леонид у белого, как мел, толмача.

Запинаясь, тот ответил:

— Трус! Ты знал на что идем!

— Хорошо сказано! — одобрил царь и махнул рукой. — Кончайте с ним.

Два дюжих спартиата подхватили Абрадата под руки и швырнули его в черный провал, до половины заполненный зловонной жижей. Было почти невозможно утонуть в этой грязи, столь плотна она была. Человек погибал здесь, задыхаясь гнилостными миазмами.

Второго толкнуть не успели. Крикнув что-то Леониду, он раскинул руки и бросился, словно птица, в клубящуюся вонючим туманом пропасть.

— Переведи! — велел царь Фиванду.

— Он выкрикнул свое имя — Бауран — и… — толмач замялся.

— Что и?

— Проклятье. Это лето будет для тебя последним.

Царь усмехнулся.

— Последнее лето. Ну что ж. Жизнь когда-нибудь должна закончиться.

Взяв у стоявшего рядом спартиата саблю Баурана, Леонид швырнул ее в пропасть.

— Он был храбрым воином. Пусть в ином мире ему будет чем постоять за свою честь. А кинжал толстяка отдайте мидянам с наказом вернуть его своему царю. Лакедемонянам не нужно мягкое золото.

Это случилось на двадцать второй день месяца фаргелиона или тридцать первого мая четыреста восьмидесятого года до рождества Иисуса, которого распнут на кресте. То был последний день весны. Завтра наступало лето. Последнее лето.

Самым трудным было сойти в Тартар. Преодолеть в себе страх перед Мраком, перед гранью, отрезающей мир от смерти. Ведь Время дарует лишь два отрезка, один из которых именуется жизнь, а второй — тень. В представлениях эллинов исключается возможность «райской» загробной жизни. Христианский эдем, мусульманская джанна, маздаистский Дом Хвалы, буддистская нирвана, скандинавская валгалла — ничего подобного нет в эллинской мифологии. У эллина нет надежды на жизнь после смерти, еще более счастливую, чем жизнь до нее. Тому состоянию, что ожидает эллина за порогом жизни, Гесиод отводил низшую ступень в пирамиде бытия — именно бытия, так как Тартар виделся эллинам вполне материальным, — ниже, чем жизнь раба.

Поэтому-то эллину так трудно преодолеть грань смерти, ибо он не надеется после нее ни на что хорошее. Лишь тень. Лишь бесцельное блуждание в мрачном Аиде.

И Мрак. Как он ужасен! Как трудно отказаться от солнца и неба и вступить в мир, наполненный тенями и чудовищами.

Он не отважился бы на это ради себя. Хотя иногда бравурно подмывает — войти в Мрак и одолеть его. Выдавить из себя остатки подленького страха, который охватывает человека, замкнутого в темноте. В пещере — когда не видно стен и ты чувствуешь, что в шаге от тебя бездонный провал. Ты чувствуешь его, но не можешь понять, в какой он стороне.

Так бывает в ночном море, когда змей пожирает луну и начинает казаться, что под ногами бездна, населенная невиданными морскими чудовищами, которые тянут вверх свои щупальца, желая охватить твои ноги. Еще мгновение, и ты начнешь медленно, неотвратимо погружаться в глубину. Медленно и неотвратимо. Именно в этом весь ужас. Мед-лен-но! Хороша мгновенная смерть. Нет ничего страшнее смерти медленной — когда падаешь со скалы в пропасть или опускаешься на дно, замурованный по колено в железную бочку с цементом.

Это страшно…

Именно поэтому так не хотелось идти в Тартар. Он так похож на бездну. Черную-черную, черную до тягучести.

Даже неизведанность Лабиринта Миноса пугала куда меньше. Тогда все было более или менее определенно. Был враг — порождение не вполне понятных, но достаточно реальных сил. С ним необходимо было расправиться, иначе не было пути назад. Да и не слишком было красиво — бежать, не расплатившись за добро. А лишь добро он видел от доверчивого старика Эгея.

Было угодно судьбе или нет, но он попал в эту историю совершенно случайно. Он даже не думал оказаться в Элладе. Ведь корабль плыл дальше — в загадочный Тартесс.