Дмитрий Колосов - Остров

— Ладно, достаточно пока с него — решил Анко-Руй — А то еще того и гляди подохнет.

Он наклонился и рывком поднял корчащегося гонца на ноги.

— Вспомнил?

— Что?

— Сколько тебе заплатили кечуа, чтобы ты исправил письмо?

— Я не трогал никакого письма!

— Ха! Он еще не поумнел! Хорошо, тогда поговорим иначе, и то, что ты уже испытал, покажется тебе легкой щекоткой по сравнению с предстоящим. В разговорную комнату!

Подручные схватили Иусигуулупу за руки и потащили в соседнюю комнату. У карлика оказались стальные руки.

В той комнате было много хитрых приспособлений. Они жгли, резали кожу, срывали ногти, сверлили суставы. Все они были предназначены лишь для одного — причинить боль. Нечеловеческую боль. Но Иусигуулупу молчал. Молчал, даже когда ему ломали руки.

Скользнув взглядом по амуниции стоящих перед покоями Рыжебородого Титана стражников — все ли в порядке — Анко-Руй прошел внутрь. Повелитель был не один. На его коленях сидела длинноногая светловолосая жрица Луны, евшая сочные апельсины. Титан рассеянно гладил ее волосы. Анко-Руй дипломатично кашлянул. Инкий встрепенулся.

— Говори.

— Он ни в чем не сознается. Но я уверен, что он виноват.

— Почему уверен?

— У меня такое чувство.

— Чувство — еще не есть доказательство. Ты испробовал все способы, чтобы заставить его говорить?

— Все, мой Повелитель.

— И он молчит? Крепкий орешек — В голосе Титана послышалось одобрение — А может, он и вправду невиновен?

— А кто тогда?

— Наместнику я верю. Он не лжет. Тем более, что сказанное им подтвердил его писец. Жаль, если не удастся докопаться до истины… Значит, ты испробовал все методы?

— Доступные мне — да. Но есть еще один — Анко-Руй сделал вид, что замялся, и показал глазами на Слету. Инкий понял. Он наклонился к уху безразлично слушавшей неинтересный ей разговор девушки и что-то прошептал. Она недовольно хмыкнула и, косо посмотрев на начальника стражи Дворца, вышла из залы.

— Говори — велел Инкий.

— Завтра праздник Ягуара — полуутвердительно спросил Анко-Руй.

— Да, а что?

— Девушка уже подобрана?

— Наверно, а какое это имеет значение?

— У гонца есть невеста, в которую он безумно влюблен. Он сознается, если узнает, что она назначена в невесты Ягуару.

— То есть, он сознается во всем, даже в том, что он не совершал? — нехорошо взглянув на Анко-Руя, спросил Инкий.

— А что еще требуется — цинично воскликнул начальник стражи.

— Ладно, будь по-твоему. Делай, как задумал. Я сообщу жрецу Солнца о том, что невеста будет заменена…

Спустя полчаса Анко-Руй был в тюрьме. Комкая невольно расползающуюся по лицу довольную улыбку, он спросил:

— Ну как, ты что-нибудь вспомнил? С трудом разлепив спекшиеся кровавой коркой губы, Иусигуулупу ответил:

— Нет.

— Жаль… — зловеще протянул Анко-Руй. И вдруг: — Радуйся, гонец! Великодушный Рыжебородый Титан приказал освободить тебя. Завтра праздник Ягуара, и Повелитель не хочет омрачать его казнями. Более того, он лично приглашает тебя на праздник.

Иусигуулупу безучастно отнесся к этой новости. Палача подобное безразличие задело.

— Ты что же, не рад?

— Рад, — выдавил из себя Иусигуулупу. С трудом сдерживаемая ухмылка наконец-то прорвалась на лицо Анко-Руя.

— А знаешь, какая красивая невеста будет у Ягуара?! Ноги — стройные, словно морской тростник, губы — словно лепестки мака, глаза — подобны небу!

Избитый гонец не реагировал на эту восторженную арию. Анко-Руй терпеливо продолжил:

— А руки — чистое золото. Она первая ткачиха среди городских аклья.

На этот раз Иусигуулупу понял, куда клонит палач; голова его медленно поползла вверх.

— Ты хочешь спросить, как ее имя? По-моему, ты уже и сам догадался. Ее имя Кансоор!

Гонец вскочил. Забыв про сломанные руки и истерзанное тело, он бросился на палача. Раздавленные пальцы рвались к короткой, набрякшей пьяными жилами шее. Анко-Руй ожидал подобную реакцию. Он увернулся и стукнул Иусигуулупу кулаком в висок. Затем он присел над рухнувшим на пол гонцом и процедил:

— Хочешь, чтоб она жила? Выбирай! Одно из двух: или ты сознаешься, или твоя Кансоор будет отдана жрецам.

Из глаз Иусигуулупу лились слезы. Слезы боли и бессилия. Окропив горячей влагой вечно холодный пол, он выдавил:

— Хорошо, я сознаюсь.

— Я знал, что ты поступишь разумно — не смог сдержать довольной ухмылки Анко-Руй — Завтра ты предстанешь перед Повелителем. А пока отдохни. Тебе принесут поесть и перевяжут раны — Довольный успехом, Анко-Руй направился к двери, Когда он уже выходил, Иуеигуулупу прохрипел ему вслед:

— Постой!

Начальник стражи Дворца вопросительно обернулся.

— Сосед, за что ты меня так ненавидишь?

— Ненавижу? — удивился Анко-Руй — Работа!

В Гатисе, в священной роще, в вечной тени деревьев, в неге и лени возвышался дворец Фараона Рату. Солнце было уже высоко, но дворец стоял в безмолвии — его обитатели не привыкли вставать рано. Доры номарха перебрались через глухую стену, опутанную зелеными сетями лиан, и цепью окружили дворец. Когда стража опомнилась, было поздно — размахивающие мечами гиганты уже ворвались во внутренние покои. Лишь один-единственный глупец вздумал преградить дорогу и был безжалостно изрублен.

По Гатису прокатилась паника. Не понимая, что происходит, люди бросали дома и искали спасения в песках. Вспыхнули первые пожары. Полки, стоявшие в соседних Тумах и Димте, вышли на помощь своему повелителю, но были остановлены отборным конным полком номарха Келастиса и после короткой стычки бежали.

Когда Гиптйй, Изида и Фра прибыли в город, все уже было кончено. Жители возвращались в покинутые дома, потушенные пожары щерились черными гарями, храмовые стражники маджаи вылавливали и истребляли редких мародеров.

Дети Кемта были уведомлены, что фараон Рату оказался недостоин своего народа, и великий Осирис лишил его власти над Кемтом с тем, чтобы передать ее другому, более достойному.

Очутившись во дворце фараона, Гиптий повелел командиру конного полка:

— Привести сюда Рату! Я хочу говорить с ним!

— К сожалению, это невозможно — ответил ливиец Чтели, меланхолично натирая ослепительно яркое лезвие меча толченым мелом.

— Как ты смеешь противоречить жрецу Осириса! Мерзавец! — Изида с удивлением смотрела на орущего Гиптия, раззадоривая его своим взглядом еще больше. — Я покажу тебе, кто здесь хозяин!

— Пойдем, — сказал ливиец, вбивая меч в ножны. Они вышли из комнаты и по длинной выщербленной лестнице спустились в дворцовый погреб.

— Ты что, держишь его в таком холоде?! Да ты с ума сошел! Он же может заболеть!

— Вряд ли.

Наклонившись над кадкой меда, Чтели запустил в нее руки и выдернул большой, странной формы комок. Небрежное движение руки — и взору Гиптия предстала мертвая, с оскаленными зубами, физиономия Рату.