Андрей Валентинов - Аргентина. Нестор

– Откуда ваши родители, фройляйн? [10] Здесь и далее. В некоторых случаях обращения «мадемуазель», «мадам», «пан» «пани», «герр», «фройляйн», «фрау», «камрад» оставлены без перевода.

– Из Аргентины. Но они немцы, эмигранты.

Про эмигрантов – неправда, хотя и не совсем ложь. Среди отцовских предков и в самом деле были немцы. Однажды они на семейном «мерседесе» съездили в какую-то невероятную глушь в самом сердце Тюрингии, чтобы увидеть невысокий заросший травой и густым кустарником холм, где семь веков тому назад возвышался замок пращуров. Отец долго стоял у подножия и смотрел, не отводя взгляд. Они с мамой не мешали, хотя семилетняя Соль быстро заскучала.

– Все мои мечтали увидеть это место, – сказал потом папа. – Отец, дед, прадед… А мне вот довелось.

Когда три года назад вся Европа запела танго про фиолетовую планету Аргентина, Соль поразилась совпадению – и невольно возгордилась. Да, Аргентина! Пусть не она сама, но все ее предки – из Аргентины.

Она – аргентинка!

Слово «Клеменция» произносить вслух было нельзя, даже дома. Если очень нужно, папа говорил «Монсальват».

Аргентинское происхождение порой выручало. Соль так и не вступила в Гитлерюгенд, а вся ее «политическая работа», обязательная для школьников Рейха, заключалась в руководстве шахматным, а потом и туристским кружком. Отец пытался увлечь ее археологией, но к тому времени в Германии всякая археология, кроме арийско-нордической, оказалась под запретом.

Последний год в Берлине был трудным. Отец постоянно уезжал, возвращался мрачный, неразговорчивый, очень часто злой. Что-то шло не так, исчезали отцовские знакомые, а потом они узнали, что в Париже погиб дядя Виктор, папин двоюродный брат.

А затем мама и папа поссорились. Соль надеялась, что ненадолго, а вышло навсегда. Маму отозвали на Транспорт-2, где срочно понадобился врач ее специальности. Отец без всякой радости сообщил, что мама задержится там – на месяц или даже на два.

…Холодным ноябрьским утром 1937 года Соль узнала, что Транспорт-2, он же орбитальная станция Монсальват, уничтожен предателями – «нечистыми», продавшими Родину за чечевичную похлебку из чужой миски. Погибли не все, но среди спасшихся мамы нет. Уже потом рассказали, что она осталась с ранеными, для которых не нашлось места в спасательных шлюпках.

Еще через месяц, когда плакать уже не осталось сил, отец как-то вечером пришел к ней в комнату. Усадил в кресло, наклонился, посмотрел в глаза.

– Тебе пришлось рано повзрослеть, девочка. В этом и моя вина, разведчику опасно заводить семью. Но ничего уже не изменить, поэтому слушай… И меня, и тебя могут убить. Если погибну первый, ты останешься и продолжишь работу. Для начала запомни несколько адресов…

Подогрев все же пришлось включить. Под облаками ее встретил холод, и Соль поспешила повернуть регулятор на поясе. Режим подлета, он же «режим черепахи» – не слишком высоко и очень медленно. Был бы у нее марсианский ранец! Но Прибор № 5 слишком габаритен, да и запрещено им пользоваться тем, кому нет еще восемнадцати. Пусть она уже не ребенок, но технике этого не объяснишь. Летит не прибор – человек и силы тратит тоже он. Для ее возраста час полета – максимум, а затем отдых не менее чем на сутки. «Техника позапрошлого дня, – сказал как-то отец. – Потому мы их дарим. Левитация для дикарей!»

Аппарат «С» – иное дело. Совсем, совсем иное…

В ночном небе было спокойно. Соль помахала вслед самолету-полуночнику, поднялась еще выше, насколько позволял «режим черепахи», и только тогда посмотрела вниз.

Париж! Никакой карты не нужно, подсветка куда надежнее. Сена, остров Ситэ, мосты, ровные линии бульваров, площадь Согласия, черные пятна скверов и парков. А ей чуть севернее, жилой район в самом сердце Х округа рядом с Северным вокзалом. Жаль, нельзя упасть туда молнией, отключив ранец! Ничего, она еще успеет.

Вниз! Тихо-тихо ползи, черепаха!..

Острый запах нашатыря, электрический огонь у глаз…

– Obudziłem się, komisarzu? [11] Очнулся, комиссар? ( польск .)

Спина упирается во что-то теплое, ноги не стоят, расползаются, но чьи-то крепкие руки придерживают за плечи, не давая упасть.

Ночь. Девушка из его сна. Нет, девушка с лесной опушки. Лица не разглядеть, фонарик убран, виден только силуэт. Фуражка-конфедератка, погоны.

– Mówisz po polsku? Mówisz? Nie milcz, odpowiedź! [12] Говоришь по-польски? Говоришь? Не молчи, отвечай! ( польск .)

Александр Белов попытался вытереть кровь с лица, но чужие пальцы сжали запястья. Слева парень в форме, и справа такой же, похожий в темноте, словно близнец.

Отвечать не хотелось, но выбора не было. Впрочем… Поляки, кажется, немцев не любят?

– Verstehe nicht, meine Fröilein! [13] Не понимаю, фройляйн ( нем .)

Она не удивилась – рассмеялась. Ответила тоже по-немецки. Мягкий lausitzer, каким, если учебнику верить, говорят на востоке, ближе к польской границе.

– Какой образованный политработник! Немецкий учил по солдатскому разговорнику? Ну, скажи что-нибудь еще, у вас, русских, такой забавный акцент!

Это был вызов, и бывший студент ИФЛИ вызов принял. Lausitzer, значит? А Berlinerisch слабо?

Брехта он перечитывал совсем недавно. Берлинское издание 1930 года с вырванной титульной страницей попало к нему случайно, через знакомого библиотекаря. Книгу списали – антифашист Брехт чем-то не угодил государству диктатуры пролетариата.

– Браво, – теперь на ее лице не было и тени улыбки. – Образованный комиссар – почти как крещеный еврей. Это хорошо, что знаешь немецкий, замполитрука. По-русски понимаю, но говорить – выше моих сил.

Махнула рукой парням, что держали:

– Przeciągnijcie go do nas! [15] Тащите его к нам! ( польск .)

Взяли под руки, дернули, развернули. Теплое, что было за спиной, оказалось самолетом, причем очень знакомым. Белые буквы по борту, различимые даже в полутьме: «Машина штаба округа». Этот У-2 Белов заметил сразу же по прибытии на аэродром. Самолет стоял на краю взлетного поля, а возле него сгрудилась чуть ли не дюжина озабоченных механиков. Штаб округа – не шутка.