Людмила Захарова - Кошачий бог

– Я другого ждала…

– Ну-ну, еще зареви… Заткнись, дура! ИРум – работать одному до моего личного приказа о включении Ирки!

– Да, командир. Задача принята. Эмоции губительны для разума.

– Вот-вот, работай самостоятельно.

– Спасибо Петровичам, – вздохнул разведлет. – Уля…

Он хотел позвать девушку на воздух, да и давно пора завтракать, а не киносеансы устраивать, но она его не слышала, слезы катились по щекам, на экране «катюша» громила фашистские позиции…

– Не-ет, это лишнее для ее положения, – сказал он командиру, тот в ответ кивнул.

Сеанс окончился. Ульяна всё еще находилась в гуще событий, богатое воображение рисовало продолжение фильма.

– Так не должно быть! – всхлипывала она.

– Да… мы знаем, но так было… Это документальные кадры.

– Погладь ее по голове, выводи отсюда, надо подсчитать до завтрака, что мы имеем в плюсе, – сказал Главный конструктор.

– И купить ей тетрадок и чернил. Пусть перепишет нашу историю на бумаге.

– Согласен, командир, будем беречь ее…

– Ау! Земля вызывает! Трапезничать пора.

– Так у нас не говорят, вас сразу за чужих примут.

ИРум показал действующий постоянный сигнал приемника, координаты: «Москва, Кремль. Соединять?»

– Москва, Кремль… Ульяна хочешь поговорить?

Девушка замерла на полушаге, обернулась.

– Дай-дай, дай трубку!

– Соединяю, просто говори, тебя услышат.

– Приемная Сталина, – ответил бодрый голос.

– Здравствуйте-здравствуйте! – зачастила взволновано Уля.

– Здравствуйте, девушка, как ваше имя? – вкрадчиво ответил тот же голос. – Говорите, не стесняйтесь…

– Ульяна, Мещерова Ульяна…

– Здравствуйте, Мещерова Ульяна, что передать товарищу Сталину? Что вы хотели спросить?

– Я… я хотела спросить, а где моя мама?

– А что с вашей мамой, Ульяна Мещерова?

– Я… я давно ее не видела, я… даже имени не помню, – она захлюпала носом.

– Я всё узнаю и обязательно сообщу вам, а вы где находитесь?

– Я… в тайге, – она отпрянула от экрана, в который она кричала, чтобы ее услышали.

– У вас есть телефон? В тайге?!

– Есть…

– А как город называется? Сколько вам лет?

– Семнадцать. Почти…

А города нет. И связи нет. Бегущая строка на экране погасла, Ульяне показалось, что она оглохла от наступившей тишины. Какая же она дура! Выдала себя с головой. Теперь заново начнут искать. Крестьянки ей тогда сказали, что барыня в Кремль отправилась, правды искать. Вот мама и не вернулась. Потом Мотя, как старшая в доме, пристроилась в городе няней, деньги зарабатывала на налоги, но на людях никогда не признавала отца и брата за родных. Единоличники… значит, против колхозов, против Советов. Выходит, что дед и батя чужими были для Ульки, а она и не знала, только сейчас прозревать стала. А ведь она хотела другое сказать товарищу Сталину, что в тайге американские шпионы. И она уверена, что они не сомневались в ее намерении, они читали ее мысли, видели ее насквозь, и ничего не боялись. Удивительно!

Реакция на звонок была скорой, уже через час в сторону Серебряного Бора мчались служивые. Профессора застали за воскресным обедом, выволокли из-за стола, требуя сказать, где прячет Мещерову Ульяну, почему она изволит шутить с органами. Опрокинутый борщ заливал белую скатерть, криминалисты помчались в кабинет снимать отпечатки пальцев с телефонной трубки.

Мотя, как была в кладовке за кухней, так и осела на пол. Девочка жива! Взлетела занавеска в проеме двери и опала, топот был уже на лестнице. Они ее не заметили в темноте. Она тихонечко поставила банку с компотом на половик, лежа на брюхе, выглянула осторожно, выбралась через окно в сад, на ходу снимая белый фартук, пригибаясь, по тропке меж кустов смородины, прокралась к оврагу. Там она столкнулась с Санькой, он понуро пробирался домой от речки. Она прижала ему ладонью рот, заставила присесть, чтобы случайно никто не приметил, прошептала, что надо уходить.

Она повела его не в сторону города по дороге, а в обход деревушек, через Щукино и Стрешнево к Соколу, откуда можно уехать попуткой или на телеге с колхозником. Мотя толково объяснила, что надо устраиваться на работу, что в Метрострой берут молодых ребят с удовольствием, она скажет, что, мол, братишка из деревни приехал…

– Няня! Ну как в город в таком виде?! Ни костюма, ни документов, ни учебников не взял! Ничего! Как так можно жить? Уля из тайги звонила! Нашли обвинение! И тайгу в папином кабинете! Бред какой-то, бред сивой кобылы.

А Мотя словно не слышала.

– Вот и поживем на Сивцевом вражке, не у кобылы, у нашей родни, город большой, затеряемся. А что весь народ без белой рубашки, без костюма живет, это ничего, это нормально. Загорелый, нечесаный, как раз сойдешь за деревенского. Ой, только не умничай, с завода тоже учиться посылают, слыхивала. Сейчас, главное, шкуру сберечь… А я-то обомлела, как услышала, что Улька жива!

– А папа, что с папой?

– Папа-то? Папа профессор, помурыжат, конечно, потом отпустят. Барыня уж всех на ноги поднимут. Ты, главное, сам не попадайся под горячую руку. А там и Улька прибьется, откуда ни возьмись.

– А я знаю, что не утонула она… Нет больше барынь, няня, не называй так больше маму мою.

– Знаешь… так забудь, чего знаешь, – отрезала няня, пропустив мимо ушей замечание.

И Санька по привычке подчинялся, шел за ней как теленок за коровой.

– Нет, нянь, я сердцем знаю, я во сне с ней говорю, вижу ее часто. Как глаза закрою – вижу!

– Об чём же говорить-то… – улыбнулась Мотя, – знамо дело, о любви. Тело-то молодое, любви просит, жизни… А вот ей-бо житья-то нетути. Перемаяться придется…

– Нянь, ну чего «нетути»? Никак говорить не научишься разумно.

– Глупая нянька, глупая… не будет Мотя профессором, мадамой тоже не будет, глупая совсем потому что. Так уж доля моя, сынок. Не обижай Мотю, я ведь люблю вас, родненькие, своих-то не привелось иметь…

Санька отвернулся, не любил он слезливых излияний Моти, хитро пользующейся своей мудрой «глупостью»…

Ни маман, ни папа больше не вернулись. После армии он успел поступить в институт и закончить перед войной. Его завод эвакуировался в Сибирь, снять бронь так и не удалось. Возвращаться было некуда, только к няне, работавшей дворником всё на том же Сивцевом вражке, и она как-то исхитрилась прописать его в свою коммуналку. Ульяна так и не объявилась, если не считать, что Мотя передала ему тетрадку, исписанную ее почерком.

Некая фантазия о запрещенной генетике, говорящих кошках, таинственных вирусах. Складывалось впечатление, что писал специалист в области микробиологии. Он решил, что это намек на ее профессию, намек, в каких научных кругах искать ее. Няня никак не могла объяснить появление этого странного пакета под половиком, куда она прятала ключ.