Ирина Дедюхова - Позови меня трижды…

Неудобно как-то получилось, конечно. И сердце подсказывало, что добром это не кончится. Ну, какое уж тут может быть добро? Терехов даже тихонько сказал, когда они картошку копали, а Галька мешок поперла на сушку в сарайку: "Не расстраивайся, Валь, держись! У Катьки ведь никого кроме тебя нету!" А как держаться-то, если так иной раз голова болит, так болит! Как о Катьке подумаешь, так и болит. Даже песни не помогали. Да и Терехов с этой перестройкой совсем перестал брать в руки аккордеон.

Какая все-таки Машка умница растет! Вот недавно говорит: "Бабушка! Ты сапоги в целлофановый пакетик складывай. Ты их в газетку не заворачивай. Газетки дядя Терехов все собирает будто бы на растопку, а сам их в бане читает, я видела. Потом он вашу барду после газеток пьет, а вам туда воды подливает!" Какая глазастая! Конечно, расстраивался Терехов от газеток. Жизнь прожил человек, войну прошел, на производстве столько вкалывал… А теперь что получается? Кровь проливал, чтобы какие-то страну разворовывали. Ихнее, мол, все! Они, дескать, нынче самые умные! Да, с другой стороны, пускай так думают. Потом одумываться тяжелее будет. Такая ведь страна получилась, прости Господи, что в карман-то ее не положить.

Да, за Машку можно не переживать, но как еще Катьке бедовать придется… Все думалось, что им с Васей просто не повезло, что раз у них тяжелая жизнь была, то у Кати уж точно лучше будет. Да, видно, всегда она одинаковая, жизнь-то…

— Маш! Ты чего такая?

— Какая?

— Ну, такая… Молчишь все.

— Я рада, что ты, Егор, в норме, силы есть говорить еще чего-то. Как только ты это все терпеть можешь…

— Ты что имеешь в виду?

— Я, братик, ничего не имею в виду. Сестрички наши двоюродные сказали, что у них в гарнизонах тоже все папы и мамы поменялись между собою. Но они, может, к этому привыкли…

— А ты про это… Маш, я свою мать осуждать не могу, она, знаешь, сколько пыталась как-то жизнь наладить? А потом этот Толик стал ей с киоском помогать. Он постоянно из соседнего дома к киоску за сигаретами приходил. Отец как уедет в рейс, дядя Терех с тетей Раей за всем ведь тоже уследить не могут… А мама как чувствовала. Собирается в ночное, в киоск этот долбанный, плачет… А я не могу, когда она плачет. Меня еще с собой брала. А тут Толик этот к ней стал приходить. Уважительный. И на мать смотрел, как отец ни разу не посмотрел! Он только себя видит! Он и тетю Катю тоже не видит! Нет, я на мать обиды не держу, она терпела, сколько могла. И ты на мать не обижайся. Бабка говорит, что она за папкой с соплюшек бегала.

— Я не обижаюсь, мне просто очень ее жалко. Вот почему ей так не везет, а? И зачем она меня родила! Я же чувствую, что теперь ей только мешаю… С бабушкой Валей хорошо, но я так скучаю по маме!

— Ты, Маш, не реви! Не надо! Ну, не плачь, а? У меня папа такой чудак, что это у него ведь не надолго…

— Да уж полгода тянется!

— Тянется, да… Не знаю, прямо, как сказать…

— Ты чего? Говори!

— Короче, у них с твоим настоящим папой бизнес…

— Да я в курсе. Ребята на разведку ходили. Вадик Петров из нашего класса через своего папу-отморозка многое прокачал. Мать жалко.

— Да не переживай, найдет она еще кого-нибудь! Вот моя тоже каждую ночь раньше плакала, а теперь ходит по квартире, песни поет. А у нас сейчас и денег нет, а она все равно веселая. Толик обещал огород продать, у него их два, послать нас с матерью в Анталию.

— А разве твой отец вам не дает денег?

— Он мамке и развод не дает почему-то. А на шмотки мама сама себе зарабатывала.

— Слушай, так он и моей маме денег не дает. Даже зарплату толком не платит. Вадик сказал, сколько в таких фирмах бухгалтера получают…

— Вот! Совсем забыл! Я тут разговор Толика и матери слышал, мать у меня вовсе не дура, учти! Так вот она сказала, что как только твоя мама первичку по бухгалтерии в порядок приведет, самую грязную работу выполнит, ее из фирмы выгонят, а на ее место какую-то девушку от твоего настоящего папы поставят.

— Ну, все. Интересно, она в петлю полезет или топиться начнет?

— Кто?

— Мамка моя.

— Не-е! Я знаешь, чего думаю, она с дядей Тереховым сойдется. Он на нее давно глаз положил. Я от тети Тани слышал.

— Ой, Егор! Какой ты дурак!

— Да вот ей Богу, слышал!

— Я не про это. Это уж вообще смешно будет. Какие-то основы в обществе должны быть, а?

— Маш! Да он ведь неплохой мужик! Ты что, Маша! Гораздо лучше, чем наши с тобой папы!

— Егор. Моей маме тридцать два года!

— Ну и что?

— А то! Где этот хороший дядя был раньше? Поблизости отирался! Когда мой папа у нас вещи шмонал, когда твой папа на ее получку подъедался! У нас в большой комнате диванчик этими папами протертый! И сейчас туда еще дядю Тереха запустить? Пошли вы все со своей деревней! Сельпо!

— Маш! Маша! Ну, не обижайся! Маш, погоди!..

И вернувшись в очередной раз от Тереховых, занеся сумки и мешки в квартиру, бабушка с внучкой, не сговариваясь, за чаем решили больше не ездить ни в какую деревню. Обосралась им деревня ихняя! Пошли они все! Сельпо!

Когда к Кате после конвертика с деньгами неожиданно вернулись чувства и горьким комом встали в горле, она вдруг острее стала видеть все вокруг. Вот Рая в заштопанной кофте выкладывает к чаю банку с пенками от варенья, а Татьяна, о чем-то посмеиваясь про себя, тайком примеряет новые туфли. Вот заскочил проведать их Терех, а в глазах у него — беспокойство и понимание. Приехал с оптовых складов Бобка и тут же кинулся к маленькой щуплой Райке доложиться, как к родному мамкиному подолу. Бочком, ни на кого не глядя, проскользнул в кабинет Валерия Кузька. И раньше бы она даже не заметила этот острый взгляд, брошенный им только на нее. Много чего бы раньше она пропустила мимо ушей, но теперь она не пропускала ни одного разговора. В ее положении была дорога каждая мелочь.

Рая за чаем сказала, что под кабинет Валеры они объединили коридор, кухню и огромный совмещенный санузел одной из квартир, и что Терех с Бобкой так и не смогли до конца заделать отверстие вентканала. Ладно, мол, что догадались в приемной сделать нишу для хранения швабры и ведер уборщицы. Катя тут же потребовала выставить эти ведра из ниши в туалет, а в нишу, не торопясь, стала складывать старые документы. Старых накладных-то у них — море… Ладно, ладно, ладненько. Неплохо было слышно, только надо было на цыпочки вставать на тумбочку, которую по ее просьбе поставил сюда Терех.

Теперь она слушала практически все разговоры Кузьмы и Валета, а телефонные переговоры — через селектор Татьяны, когда та выходила из приемной. Татьяна, может, о чем-то и догадывалась, но к ней в душу не лезла. И когда что-то у Кати совершенно не вязалось с ее представлениями, приходилось раскидывать картишки.