Людвиг Герхард - Роботсмэн. Сто лет спустя

В согласии кивнула Этна головой:

– Наверное, подсознательно не могу воспринять тебя прошедшим через века. Давно нет ни командира Теллура, ни профессора Анжи, ни того мастер-оператора Корэфа. Сознание прагматично. Но подсознание отвергает вечность жизни человека. Инстинкт не соврёт. А ты – просто рукотворное чудо, дар из рук великих предков. Я всё люблю в тебе, люблю, не налюбуюсь.

– Девочка моя. Тот Корэф умер вместе с Анжи. Давно нет тела, что ласкала Анжи. А то, чего касается твоя рука, к чему прижато твоё тело и что вонзается в тебя, – всё это никем не тронуто. Тебе одной принадлежит. Не отпечаталась на мне ничья рука иная. Во мне самом осталась лишь память обо всех. Во мне они останутся живыми. Я твой, в твоей реальности, и жив я только для тебя. Если устанешь читать, скажи. Ляжешь ко мне на грудь. Я расскажу тебе с того места, где ты остановилась.

Плод оказался двойней. С разрешения шефа клиники роды принимал Корэф. Всё обошлось прекрасно, без осложнений. Ребята повыскакивали в порядке очень живой очереди. Имена давать не торопились. Потом поразмышляли не без скандала и назвали того, кто старше, Иланом, а младшего назвали Марком.

Прошло много месяцев. Не так уж скор в своём движении свет. Мы мчались, но как будто бы стояли. Давно никто из пассажиров не интересовался ни преодолённым расстоянием, ни дистанцией, ни временем, ни окружением звёзд. Никто не спрашивал параметров полёта, температуру за бортом. Да и какая там температура?! Температуры никакой, абсолютный ноль. Ноль значит ничего. «Из ничего и выйдет ничего», как сказано героем, и это правда потому, что за бортом физически температуры нет, нет главного в температуре – нет вещества, носителя температуры. Давления тоже никакого! Ничто не давит, не гнетёт, не греет, не морозит. Но если греет, то свет далёких звёзд. Морозит, только если глянешь на экран, в котором бездна тьмы. Тогда зачем интересоваться, чего нет?

Прошёл ещё год. И ещё. Ребята подросли, забегали по кораблю. За ними Корэф успевал едва. Он не был опытен в погоне за двумя. Но был и плюс: они не разбегались никогда. Замкнутое пространство было преимуществом, но и недостатком – бесчисленное множество похожих помещений. Корэф надел на малышей подарки – часики-браслетки, благодаря которым ему труда не составляло быстро отыскать маленьких гуляк. Они постоянно были с кем-то в общении. Ребята росли быстрее, чем корабль приближался к Солнечной системе. Торможение давно началось, и гравитационные нагрузки напомнили о себе.

Всему приходит конец, на который, казалось, перестали надеяться пассажиры. Корабль не просто перестал людей интересовать. Они его возненавидели. Каждый старался отвлечься любимым увлечением. Салон сексуальных услуг ломился от ошалевшей публики. Из-за недостатка места и переизбытка чувств начались оргии. Вакханалия Вальпургиевой ночи перетасовывала группировки интересов. Ничто не осталось под запретом приличия. Не стало приличия, не стало запретов. Тюрьма меняет психику людей. А здесь особая тюрьма, в которой максимум свобод. В запертом однообразии тюрьмы компенсаторно срываются краны сдерживания инстинктов, чтобы хоть чем-то имитировать свободу. Раскрепощаются пристрастия. И секс становится нормой общественной нравственности. Роботсмэны обоего пола, свободные от всех обязательств, бесперебойно и беспрепятственно организовывали межсемейные оргии и участвовали в них. Когда супруги друг другу надоели, ревность уступила место распутству. Потом, после прилёта и выхода из этой бочки с сельдью, всё постепенно восстановится. Инстинкты снова сдружатся с моралью, которая прикроет их своей вуалью.

Переполнялись рестораны, куда обжорство ненасытно прорвалось в сопровождении концертов, театра и стриптиза. Здесь возродилась древняя потреба, чтоб только зрелища и хлеба.

Всё чаще стали возникать скандалы, даже драки за пространство в заключении. И счастьем стало то, что вообще здесь не было оружия!

А что там с нашими героями? Проверен ли «тюрьмой» на прочность их союз? А был ли правильным их выбор? В семье Корэфа и Этны как будто ничего не происходило. Лишь крики имитации обременения по ночам напоминали: всё в порядке. Вот что значит настройка мужчины на моногамные отношения. Хотя, признаюсь откровенно, и между ними были напряжения.

Как-то лежала Этна на груди у К̀орэфа, и он читал ей свои строфы.

Вдруг Этна будто бы очнулась, выпрямилась на руках и, глядя Корэфу в глаза, понеслась:

– К чёрту мою прабабку Анжи! Она совратила тебя, а ты – меня!

Корэф остановился и стал слушать, что дальше скажет Этна.

– Ведь ты меня и совратил с благословения прабабки! Какая же я дура! – вскочила Этна, как пружина. – Я просто позавидовала славе Анжи и захотела пережить в угаре романтичном всё то, что и она с тобой пережила. Мне так хотелось всё перестрадать в тревогах бегства, в тайных отношениях, в привязанности к тебе и под твоей защитой. Я не в тебя влюбилась! Влюбилась я в тот образ Корэфа-героя, что Теллур живописал.

– Опомнись, Этна! Всё в порядке! Здесь, между нами, нет уже давно прабабушки Анжи. И я уже не тот, что ей принадлежал, поверь! Я твой, и ты меня любила с детства, ещё романа не читая. Меня ты полюбила за то, что я тебе был ближе всех, тебя всему учил: сперва ходить, потом читать по буквам. Памперсы менял и подмывал. Эй, девочка! Очнись! Забудем, что сейчас наговорила. Успокойся, ляг снова мне на грудь, усни.

– Всё это – ложь! Не помню я такого. Я помню, уроки секса ты преподавал.

– Такова программа. Не я её придумал. Все подростки об этом от учителей узнать должны, но не от друзей на улице. Вот там порочно.

– Ты меня на уроках совращал.

– Не совращал, а обучал, что значат соблазнения слова и жесты, поведение ребят, когда хотят с тобою переспать. Чтоб ты их знала, быстро узнавала и не поддалась обману и не была совращена.

– Зачем меня ты трогал?

– Тебе исполнилось восемнадцать. Ты сама о том просила, взяв мою руку и сорвав с себя одежду. Я понял, тебя мне было не сдержать. Ты вырвешься к ребятам и по рукам пойдёшь. Мне нужно было что-то делать, не папу же мне звать!

– Жалею, что папу я не позвала.

– И я жалею, но теперь уж поздно. Нам придётся жить. Пока ребят не вырастим. Я слово дал Анжи, что никого из вас не брошу, пока сам существую.

Этна не слышала последних слов. Она уже лежала снова на его груди и впала в крепкий сон. А Корэф, едва её касаясь, прикрыл руками спинку и что ниже. И тихо, как издалека, послышалась мелодия покоя.

В каютах корабля по-разному с ума сходили пассажиры. Лишь роботсмэны оставались неизменны. Мои далёкие во глубине времён читатели, уверен, что и вам знакома подобная картина. Часто после войн или эпидемий или в неволе бесконечной, и вы могли свидетелями быть психозов и депрессий. Теперь у нас вы видите подобные эксцессы. Были попытки самоубийства. Забегала по каютам наша медицина и стюардессы с «психологическим подходом». Где словом, где медикаментом старались волны маниакально-депрессивного синдрома погасить. Так длилось месяцами. Психоз и истерия не утихали. Лекарства всё же помогали. Но однажды день настал. Во всех салонах возникла голограмма старшей стюардессы Орны: