Михаил Темнов - День восьмой

– О чём думаю? – уточнил юноша, не совсем понимая суть вопроса.

– О поединках… Своих победах…

Юноша пожал плечами. Он старался всё делать как учили. Радовался, если получалось. И тренировался больше, если не очень получалось.

– Воин считает достаточным своё обучение или желает его продолжить? – послышался тихий, но чёткий голос из глубины навеса.

Голос принадлежал смуглому пожилому мужчине в длинном светлом одеянии с чалмой на голове.

– А что, можно ещё чему-то научиться? – спросил Чинг.

– Учиться всегда есть чему… Было бы желание…

На плечо араба сел ткачик. Почистив клюв об одежду странного гостя, птица улетела.

Незнакомец вытянул руку и раскрыл ладонь. Через несколько секунд показалась стайка разноцветных бабочек. Одна из них, покружив возле гостя, села на руку. Бабочка, потрепетав крыльями, расправила их и замерла на широкой мужской ладони.

Тёмный фиолетовый бархат крыльев притягивал внимание. Голубые круги на крыльях органически вписывались в совершенное создание природы. Казалось, крылья переливались мягким перламутром, завершающим картину.

– Она очень хрупкая, – сказал араб. – Красота всегда хрупкая. Они живут несколько дней, но это время будет насыщенным, осмысленным, полным открытий. По сравнению с бабочкой мы живём целую вечность… А ведь я могу сжать ладонь, – неожиданно сказал он.

– Не надо! – быстро и громко сказал Чинг!

Учитель-араб удивлённо посмотрел на парня, слова которого прозвучали в приказном тоне.

– Лети! – сказал он бабочке, и та, захлопав крыльями, улетела зигзагами искать себе подобных.

Чинга захлестнули два, казалось бы, несовместимых чувства: восторг и грусть.

– Хотя бы этому… – произнёс незнакомец.

– Я тоже так хочу! – сказал Чинг.

Незнакомец окинул юношу оценивающим взглядом. А потом произнёс:

– Желания мало. Труд и терпение.

– Я буду терпеть! – вырвалось у Чинга.

Незнакомец что-то сказал деду, а потом бросил Чингу:

– Готовься к отъезду.

Над саванной повисла полная луна. К хижине вождя, где ожидал Чинг и ещё два отобранных молодых воина племени зулусов, подкатила старенькая ободранная «Тойота» и в сопровождении двух машин их куда-то повезла.

Ехали они всю ночь и целый день с дозаправкой в неизвестных ему населённых пунктах. Чинг много слышал от деда об огромной Африке, чёрном континенте. Теперь он видел это всё своими глазами, по ходу определяя направление. Кажется, двигались к Южному Судану.

Незнакомец говорил мало, как, впрочем, и его попутчики. «Он – учитель», – понял юноша. И его уже не удивляло почтительное отношение окружающих к незнакомцу. Когда в Эфиопии их остановил военный патруль, учитель, как его про себя называл Чинг, опустив стекло, внимательно посмотрел стражу порядка в глаза. И тот без лишних слов отошёл от машины, пожелав им хорошего пути… К вечеру вторых суток они остановились в джунглях у подножия какой-то горы.

– Вот мы и приехали, – коротко сказал незнакомец. – Следуйте за мной.

Идя за арабом, юноши долго продирались за ним сквозь заросли, пока не оказались у заросшего растительностью грота, из которого дорожка вела вниз.

Разгоняя мрак, вспыхнул факел. Где-то гулко капало. Под ногами скользили камни. Над головой мелькали летучие мыши. Через несколько минут потянуло дымом. Ещё один поворот, и они вышли к массивной бронзовой двери. Рядом в нишах горели факелы. Как отметил Чинг, они были зажжены недавно.

Незнакомец прикоснулся к стене. Послышалось движение отходящих в сторону тяжёлых дверей, за которыми открывался слабо освещённый коридор. В конце его виднелось просторное помещение, из которого бил свет. Они оказались в зале, утопающем в свете десятков светильников, вдоль стен застыли фигуры в золотистых одеяниях с головами животных и птиц.

– Хотите знать? – послышался издалека чей-то голос.

Эхо подхватило: «Ать, ать, ать…», – и со всех сторон понеслось на растерявшегося Чинга.

– Да, – тихо ответил юноша.

– Да, – послышалось из уст других воинов.

– Тогда идите.

Кто-то сзади мягко подтолкнул Чинга в глубь помещения. Лица незнакомца африканец не видел. Но хорошо запомнил ровный монотонный голос, который рассказывал ему об устройстве мира, подвластности его внешнему и низшему божеству. Борьбе двух начал в человеке. Он должен был познать себя. И никто вместо него этого сделать не мог. Его могли направить, показать дорогу, но пройти её он должен был сам. И самостоятельно сделать выводы.

Потом его отвели в тёмную пещеру, где Чинг был изолирован от света, звуков, людей. Тишина окутала его. Он слышал только свои шаги и плеск воды в большом кувшине. Еды не оставили. Но он и не хотел есть. Много спал, и сны были сумбурными и непонятными. А потом сон убежал от него. И начали приходить те, кого он знал и с кем даже не был знаком. Строгий дед повторял, что главная его задача – не предать род и бороться за него и Африку. Он махал перед носом костлявым пальцем. Чинг до сих пор не мог понять – любит он деда или боится его. Приходила и женщина из миссии, которая когда-то выделила его из остальных ребят и приблизила к себе. Она повторяла, что у белых много обязательств перед другими расами и поэтому она здесь, с ним, а не дома, в Париже, хотя там ей комфортней. Она гладила его по голове и плакала. Чинг подумал, что она немножко лжёт, по крайней мере, себе: не так уж весело ей в Париже. Африка – отдушина. Миссия – послушание, отработка…

Очередной ночью или днём, он не знал, люди перестали приходить. Он остался совсем один. Одолевали мысли. Они были будто бы не его. Иногда мысли облекались в образы. Зыбкие и меняющиеся, неуловимые, они ускользали, если он не успевал сразу приковать их к себе, притянуть и привязать. Он сумел отмести и выгнать те, которые ему не нравились, которые душа не принимала. И понял, что это маленькая, но первая победа. Таких маленьких побед было ещё много.

В один из дней сильно захотелось есть. У кувшина он нащупал засохший кусок хлеба. Твёрдый, как камень. Он разбил его на крошки и с благоговением рассасывал их, ощущая ни с чем не сравнимый, совершенный и прекрасный вкус сухаря. Вода тоже стала вкусной. Она охотно и благодатно лилась в пересохшее горло, и он чувствовал, как жадно впитывает её каждая клеточка его тела, которое он теперь тоже ощущал по-новому и был благодарен ему. Потом он плакал. От всего сразу: понимания невозможности изменить что-то в одиночку, величия задуманного свыше, мизерности себя. Он ощутил каменные стены темницы. И понял, что каждый камень отвечает. Но что они говорят, он ещё понять не мог. Это оставалось неизвестным и тревожило. Он знал, что камни тоже могут говорить и знают больше, чем люди, потому что видели значительно больше за свою неимоверно долгую жизнь.