Константин Бенкен - Дэва вероятности

Ветер принёс аромат листвы – вонь бензина, сгоревшего масла, людской жизнедеятельности. Пчёлы жужжат над многоцветием благоухающих красочных цветов, множество шмелей летает между цветущих куртинок, растущих на светлых открытых местах. Андрей пошёл извилистой тропинкой среди деревьев, стоящих довольно густо, создающих глубокую тень. Шаги ритмично шуршат жесткой травой, трущейся о легкие чёрные туфли. Сумрак скрадывает острые углы, складывает немыслимые образы – пугающие, реже поражающие воображение, вызывающие восхищение.

Парень держит путь к реке, которая служит дорогой военных катеров из красных кирпичных бараков. Собирается украсть лодку, переплыть широкий поток, скрыться под крутобоким мостиком, вблизи развалин старинной церкви. Кажущаяся разрушенность здания только для маскировки содержимого – это действующий храм, крайне специфическое святилище одного монаха, служителя Света. Там найдётся убежище от всех врагов, кров, защищающий посвящённого, способного понять суть происходящего, постигнуть смысл мироздания, осознать собственную незначительность, как части великого замысла Случая. Тут встретят радостным спокойствием, величественным фанатизмом счастья, но лишь истинно осознавший себя войдет внутрь.

Снаружи буйствует яркая жизнь, за стенами – покой, живая темнота; мозаика, набранная прекрасными драгоценными камнями, соединёнными золотыми прожилками; высокий полупрозрачный купол притягивает превосходным изображением Христа, заставляет выпрямить спину, поднять вверх замученную голову. Боязнь уходит восвояси, Властелин отшатнётся, бездумные слуги растают словно сахар, становясь липким сиропом. Ради этого стоило преодолевать столько трудностей.

Чувствую чудовищный прилив сил, искажающий скучную реальность, делающий беспечным Странником, одаряющий безмерной энергией движения. Черты размываются, облик – невидим, душа ускользает туда, где непознаваемое.

– Здравствуй! Я здесь!

События заканчиваются блаженной нирваной, вследствие цикличности явлений. Его ждет берег борьбы, битвы против рабства, лжи, высокомерия, Смерти – откуда он когда-то явился.

Мой племянник, хоть ему и всего полтора года, очень любит смотреть в телевизор. Причём давно уже увлёкся этим занятием. Он уже настолько большой и самостоятельный, что ему для этого не нужна помощь родителей, он сам всё может сделать. Опирается на спинку дивана и долго-долго смотрит телевизор, иногда что-то говоря и пальцем показывая окружающим на самые интересные действия в телевизоре. Или возьмёт в руку яблоко и грызёт, не отрываясь от телевизора. Я не знаю, какой канал он смотрит, но, наверное, это канал природа: как не приду, показывают деревья, каких-то птиц, люди ходят, машины ездят иногда. Я и сам раньше любил смотреть телевизор, но вырос и забыл об этом. Племянник снова открыл это времяпрепровождение для меня. Оказывается, интересно смотреть в телевизор. А телевизор этот огромных размеров, в полстены, широкоэкранный. Правда без пульта управления, да и зачем он, если показывает только один канал и сам включается-выключается по расписанию. Утром включается, а вечером сам выключается – удобно, разве что его расписание не всегда совпадает с расписанием ребёнка или родителей. Но всё равно он хорошо помогает – ребёнок долго может смотреть в телевизор и ничего не требовать от окружающих, разве что разделить его интерес на вон ту машинку или птичку.

Племянник мой ещё маленький и говорит иногда на своём загадочном языке. И то, что он называет телевизором, взрослые, почему-то, называют окном.

Я очень люблю его милую, добрую улыбку, его внимательно смотрящие и всегда добрые глаза, нежное касание его горячих губ, щекотание небольших его усов, люблю чувствовать его сильные объятья и сильную нежность его пальцев при массаже. Люблю его волосы, зажатые между своими пальцами или уткнуться в них носом. Люблю трепать его за бороду, которую он так заботливо подравнивает каждый третий день. Люблю его громкий смех, когда он радуется тому, что может что-то сделать для меня, чего я не могу сама. Люблю до безумия его нежные, подшучивания надо мной и всеми остальными. И даже когда они несколько грубоваты или на грани дозволенного – всё равно люблю. Люблю его неотступную, неотвязную заботу, от которой никуда не деться. Люблю как он вышагивает мне навстречу по улице, широко шагая своими длинными ножищами и весело помахивая мне рукой. Люблю его ритуал набивания и разжигания трубки. Люблю готовить ему, а потом смотреть, как он пьёт этот горько-противный напиток из своей любимой сушёной тыквы. Люблю как он перемежает тлеющую трубку с горячей металлической трубочкой для питья, не отрываясь от чтения книги. Люблю рассматривать и гладить его длинные, худые, волосатые ноги, которые он несколько неловко выставляет сидя за столом. Люблю лежать ухом на его голом животе и слушать его внутреннюю жизнь. Люблю как он осторожно, я бы даже сказала, настороженно, потягивает кофе из маленькой чашечки в придорожных кафе. Люблю целовать его совершенно не загорелые грудь и плечи. Люблю ощущать тяжесть его несколько несуразно сложенного тела на себе. Люблю слушать его рассказы о встречах и беседах, лежа головой на жестковатом плече. Люблю его дурачества с друзьями по вечерам у кого-нибудь в квартире или студии, в мастерской. Люблю его полноту жизни, когда он выходит из ванной в полотенце и машет рукой с уже зажжённой сигарой, пытаясь объяснить свои всем малоясные ощущения от потоков горячей воды по уставшему телу.

Всё это я очень сильно люблю, но самого его переношу с трудом.

Вообще-то я не люблю пользоваться общественным транспортом, но для трамваев, особенно немецких, делаю исключение. Потому, когда я увидел трамвай на шестерёнках, не смог пройти мимо. И оказалось правильно, что не прошёл, но сначала нужно рассказать, как я его нашёл.

Я не люблю жару, но сидеть дома иногда хуже, чем гулять – там хоть ветерок обдувает, и за интересными мыслями забываешь о жаре. С этими мыслями я отправился в путь, хотя не знал, куда он лежит, точнее, я хотел попасть в одном место, которое давно присмотрел, но это была единственная предустановленная точка маршрута. Таким образов я поднялся на характерный для города холм и увидел не менее типичную картину: среди зелени на склонах разбросаны уютные домики, коттеджи или виллы, с черепичными крышами, примерно начала двадцатого века, а в долине похожие дома, но большие, кучно сгрудились между парой церквей. Я решил, что было бы неплохо зайти в одну из них, посидеть там в прохладе. Люблю готические церкви. Но задуманному не дано было случиться, так как узкая дорога-лестница привела меня на раскалённую площадь, на которой я и увидел тот самый трамвайчик. Маленький, в один вагон, но с площадкой для велосипедов на носу. Ну как на носу, на одном из концов вагона, только в одну сторону это был нос и машинист видел их перед своим носом, обратно трамвай вилял площадкой как хвостиком. Жара была такая, что даже сдача из автомата по продаже билетов выпадала почти обжигающей. Но почему трамвай на шестерёнках, спросите вы. Чтобы не скатиться обратно. Дело в том, что почти весь его путь проходит по улочкам, идущим под 30-45 градусов, так что в центре, между обычных рельсов, проложена дополнительная, с зубцами.