А Дейч - Гарри из Дюссельдорфа

Мысли и образы, рожденные Северным морем, воплощались в стихах, написанных в новой для Гейне манере Переливчатые голоса моря, то бурного, то меланхолически-спокойного, не вмещались в обычные размеры и ритмы. Это были вольные стихи, подчиненные особой, внутренней гармонии слова. Плывя в челноке вокруг острова или лежа на палубе кораблика лицом кверху, Гейне как бы впитывал в себя звуки моря и краски солнечного заката.

Огненно-красное солнце сходит

Вглубь, в далеко шумящее,

Серебром окаймленное море;

Воздушные тучки, прозрачны и алы,

Несутся вслед: а напротив,

Из хмурых осенних облачных гряд,

Ликом грустным и мертвенно бледным

Смотрит луна; а за нею,

Словно мелкие искры,

В дали туманной мерцают звезды.

Буря на море, где "все кипит и свистит, трещит и ревет в сумасшедшем доме звуков", рождает у Гейне новое стихотворение:

Беснуется буря,

Бичует волны.

А волны ревут я встают горами,

И ходят, сшибаясь и пенясь от злобы,

Их белые водяные громады,

И наш кораблик на них с трудом

Взбирается, задыхаясь,

И вдруг обрушивается вниз,

В широко разверстую черную пропасть.

О море!

Мать красоты, рожденной из пены,

Праматерь любви, пощади меня!..

И вот наступает штиль. Сверкают золотые чешуйки на водной глади, безбрежно широкое ласково пенится море.

Гейне записывает:

Тишь на море! Ярким светом

Дали водные залиты,

И в уборе зыбком судно

След зеленый оставляет.

У руля улегся боцман

И храпит, на брюхе лежа,

А у мачты чинит парус

Весь смолой покрытый юнга.

Щеки грязные не могут

Скрыть румянца, и тоскливо

Рот сведен, тревоги, муки

Полон взор его прекрасный.

Тут же рядом разъяренный

Капитан стоит: - Мошенник

Он кричит. - Да ты из бочки

У меня стянул селедку!

Тишь на море! Над волнами

Рыбка умная всплывает

И, в лучах головку грея,

Плещет хвостиком игриво.

Неожиданно на рыбку

Чайка вниз летит стрелою

И, с добычей легкой в клюве,

В высь лазурную взмывает.

Из стихотворений самых различных-от философских до жанрово-бытовых складывался цикл "Северное море". Гейне писал и прозаический очерк под тем же названием. Здесь в легкой и, казалось бы, безобидной форме курортной корреспонденции содержались глубокие мысли о литературе и политике, религии и философии. Вращаясь в кругу немецких мелких дворян и даже владетельных особ, главным образом смещенных с тронов бурным вихрем времени, Гейне подшучивал над тем, что Германия, породившая столько князей, "всегда была конским заводом государей": "Страшно подумать, какое множество миниатюрных деспотиков должны мы, немцы, кормить. Если даже эти князья уже не держат в руке скипетра, то все же они держат ложку, нож и вклку и едят отнюдь не овес, да и овес обошелся бы дорого".

По вечерам, когда курортное общество собиралось в казино, проводя время в салонных разговорах и танцах, молодой доктор прав Генрих Гейне был нарасхват. Его остроумие, живой и общительный характер, умение скрыть даже колкость в изящной светской оболочке делали его желанным в этом обществе, столь чуждом ему по духу.

Гейне шутил, смеялся, слушал бесконечные разговоры о породистых собаках, лошадях и предках и тут же мысленно рисовал карикатуры на этих напыщенных и ничтожных людей. Впрочем, и здесь Гейне нашел нескольких более тонких и образованных собеседников.

К их числу принадлежала княгиня Сольмс-Лих, посетительница салона Фарнгагенов. Она была горячей почитательницей стихов покойного лорда Байрона и читала наизусть отрывки из его "Чайльд-Гарольда". Однажды на прогулке она сказала Гейне:

- Знаете, господин доктор, я вас считаю единственным последователем Байрона.

- О нет, - с живостью ответил Гейне, - я его страстный почитатель, но не последователь! Во мне совсем нет английского сплина, и моя горечь идет от желчных орешков моих чернил.

- Но у вас столько яда! - сказала княгиня.

- Согласен, - ответил Гейне, - но это только противоядие от укуса тех змей, которые еще угрожающе притаились в развалинах старых замков и католических соборов...

IV

ГОДЫ СТРАНСТВИЙ

Снова Гамбург

Был рождественский вечер 1825 года. Гарри, зябко кутаясь в шерстяной шарф, сидел за столом в комнате сестры, жившей в Гамбурге.

Он писал в Люнебург Рудольфу Христиани, как всегда, кратко и вместе с тем обстоятельно. Образным языком поэта сетовал Гейне на свое пребывание в Гамбурге.

"Дорогой Христиани! Скверная здесь жизнь. Дождь, снег и слишком много еды. И я очень зол. Гамбург днем - большая бухгалтерия, а ночью - большой кавардак..."

Неопределенность положения мучила Гейне. Адвокатом он не стал и уже не собирается стать им. Почему?

Он сам не мог объяснить это точно. "Все теперь думают, - писал он Христпани, - что я остаюсь здесь для адвокатства! По я знаю меньше, чем кто-либо, что я здесь стану делать. Ты только не думай, что я бездельничаю, - напротив, где бы я ни находился, я пишу стихи. Следующую замечательную песню я сочинил вчера вечером. Разве она не изумительна? Но для того чтобы ты с этим согласился, мне нужно действительно ее написать, что я и делаю:

Они любили друг друга,

Но встреч избегали всегда.

Они истомились любовью,

Но их разделяла вражда.

Они разошлись, и во cue лишь

Им видеться было дано.

И сами они не знали,

Что умерли оба давно.

Знаешь ли ты во всей немецкой литературе лучшее стихотворение?"

Это была обычная манера Гейне: полушутя-полусерьезно писать о своих стихах, слегка посмеиваясь над их автором. Наверно, он и не предполагал, что это стихотворение окажется одной из лучших жемчужин в его поэтической кироне.

В письме Гейне сообщал также о судьбе своего "Путешествия по Гарцу": "Рукопись отправлена теперь Губи ну, и мне любопытно, сколько верхнегарцских елей вырубит у меня цензура?"

Опасения Гейне оправдались. Едва он раскрыл январский номер журнала "Собеседник" и нашел в нем "Путешествие по Гарцу", как кровь хлынула к щекам и молоточки застучали в висках. Гейне увидел, что его детище изуродовано. Он понял, что благоразумный и благонамеренный Губиц, боясь цензуры, основательно "подчистил"

текст, а прусская, цензура довершила расправу. Все, что касалось своеволия и глупости дворян или католической церкви, было немилосердно изъято, так что концы не сходились с концами. Сперва Гейне в крайнем раздражении решил написать резкое письмо Губицу и отказаться от сотрудничества в его журнале, но рассудительность взяла верх: он не отправил письма, но решил приложить все силы, чтобы издать полиостью "Путешествие по Гарцу"

и именно в Гамбурге, над которым прусская цензура не имела власти. Надо было найти издателя. Молодой купец Меркель, дружески относившийся к Гейне, предложил познакомить его с Юлиусом Кампе, владельцем книготорговой фирмы "Гоффман и Кампе". Генрих охотно согласился, но выразил сомнение, что Кампе может заинтересоваться его произведениями - он ведь издаст писателей с именами. Однако Меркель, поговорив с Кампе, передал Гейне приглашение издателя.