Илья Старцев - Книга Илстар Апейрон

Внутри полого ствола дерева сидит девушка: волосы перемешались с листвой, сапоги скрылись под грязью по колено, длинный чёрный лук со стрелами на спине. Осень. Листья колышутся на ветру. Деревья тихо сбрасывают их, как слёзы на неизбежное избавление. Она сидит, согнувшись в листве. У неё шум в голове. Во сне ей шепчут люди, которых она знала. Они зовут её… и повторяют, снова и снова, «с-й-н» – этот звук или слово, которое она приняла за своё имя. Новый день, новая дорога. Она встает и лёгким бегом направляется в путь, неизвестный ей…

… Родилась в кимерийской деревне, в северных краях. Принесли меня с запозданием к шаманке, а она проверила меня и отослала без церемонии вручения имени и татуировки рода. Жила в деревне одиноко, потому что меня боялись взрослые и отгоняли от меня сверстников, хоть умудрялась с ними иногда поиграть. Подростая, любила перемешаться в грязи в яростных драках до крови. Не давала себя в обиду сильнейшим мальчишкам. Мои руки были крепкими, стан гордый, хоть и простой, чуть ли не мальчишеский, и резкий темперамент…

… Уставшая и без провизии, она разожгла костёр под небом, окруженным тёмными ветвями деревьев. Она присела, чтобы погреться и передохнуть…

… Была проклятьем деревни. Подслушала, как говорили обо мне, что спасу или погублю всех, что была посланницей неизвестной судьбы, черноволосой чужачкой. Убежала из дома, после того как украла кусок мяса у соседей, и моя мать обнаружила это. Лежала в прогалине в темноте и любовалась звёздами со слезинкой в глазах…

… Шорох в траве…

… Моего отца редко видела, потому что он часто уходил на охоту и странствовал с другими охотниками. Он тихо поднялся на склон холма, подошёл ко мне и взял меня за руку, когда встала перед ним. Слезинки-крупинки покатились по щекам.

Мои родители держали меня в углу нашей хижины под надзором четыре зимы. Плакала себе в ладони, отвернувшись от них, и злилась на них. Они были слабы, что боялись меня, и за это ненавидела их ещё больше. Меня мучили шорохи в голове и окружающая меня духота. Меня успокаивал обрубок чёрного ясеня, который подарил мне незнакомец, давно проходивший через деревню, и гладила эту вещицу. Путешественник раcсказывал о дальних странах, но больше всего возбудил мою фантазию его огромный лук, и беседуя c ним, узнала, что он ему доcталcя от умирающего воина. Тот протянул ему лук, чтобы хоть бы этой cамой близкой чаcти cебя продлить жизнь.

Во сне мечтала, как обрубок вырастет в длинный лук, держала его и натягивала тетиву. Как из него вырывались чёрные стрелы и, обволакиваясь живым дымом, как будто из змей, затмевавших всё вокруг, впивались в тела, пропитанные древним злом из дальних стран. Но этот последний символ надежды, что оставался у меня в заточении, в этом мерзком плену, был отобран отцом…

… Рычание в кустах, и длинная тень пересекает деревья, до которых не доходит свет пламени…

… Впервые вырвалась ночью в хижину к кузнецу, и пока он работал, нашла длинный чёрный лук, о котором только мечтала. Он был спрятан за грудой ящиков со старым оружием. Но меня услышал кузнец…

… Тигр кинулся на меня, а моя рука, державшая лук, направила стрелу, выхваченную в последний миг…

… Кузнец ринулся со злобой и жилистыми руками хотел меня схватить, но совсем рядом лежавшее лезвие клинка пронеслось вихрем в моей руке…

… Тетива крепко натянулась, дерево задрожало, издало лёгкий стон, и её резко отпустила. С музыкой струны стрела скользнула и впилась в горло зверя. Туша упала – мне повезло отскочить. На восходе, бежала опрометью. Должна бежать…

… Помню, как тёплая, вязкая кровь хлынула из горла кузнеца и потекла по моей руке, брызнула на лицо. Он стоял, схватившись за шею, с выкатившимися от изумления глазами. Солёноватый вкус во рту, как обычная кровь…

… убегая от теней старых деревьев, через лагеря клыкастых врагов…

… Как в трансе выхватила лук и ринулась из хижины, но деревня не спала, и навстречу мне бежали одурманенные люди с мечами и дубинами в руках. А чёрные стрелы навсегда останавливали их на местах, где они падали, и уходила от них, бросала их всех… вот мой отец… мать… и пламенем горит наша хижина…

… снимала стрелами часовых, прорываясь на безлюдную свободу. И только ветер трепал её чёрные кудри, а ноги сами перепрыгивали через павшие деревья и мчали вперед к горизонту, через поля и леса, она бежала и бежала, пока на опушке леса не появился дом с дымом, исходящим из трубы деревянной крыши…

…Свет от свечи не распространяется дальше стола. Еле вижу слова, написанные моей сестрой. Она приедет завтра утром. У меня трясутся руки, и отчаяние просыпается внутри. Она не должна приходить сюда. Выхожу из дома и ступаю в кучу листвы. Иду по истоптанной тропе в церковь, где служу священником.

Люди здесь недавно умирали со страшными муками, обессиленные, неспособные к покаянию. Везде лежали мертвецы, и даже живые были похожи на них. Приехал в эту деревню, чтобы помочь бороться с эпидемией чумы. Мне следовало молиться за спасение от бесов, прятавшихся во тьме. Стал просить тьму для их изгнания. Когда на просьбы не откликнулись, стал умолять. Снова ад молчания. Тогда отдал свою душу тьме через молитвы. Тьма сгустилась… и пошла чума в другие города и деревни. Но остаюсь здесь, чтобы не дать чуме вернуться назад.

Ясновижу людей в масках с длинными клювами, высовывающимися из-под чёрных капюшонов. Они приходят ко мне во сне каждую ночь. Но вчера, как наяву, ясновидел одного без маски. Он постучался в дверь и ему отворил, как давнешнему знакомому, даже не изумившись его странной внешностью: он был лысый, с жёлтыми глазами и бескровно-бледным лицом. Во сне сразу понял, что он человек в маске, доктор по делам болезни, мне помощник, а догадался тем, что на нём был длинный чёрный халат. Хоть думаю: ну и что? – это ничего не значит, потому что у многих такие халаты. Предложил ему присесть за стол, поинтересовался его делами и здоровьем, даже предложил ему похлёбку, и пока всё пытался увлечь его разговором, он сидел и молчал. Сам же неустанно продолжал болтать о чём-то, как будто сам с собою, и затем он неспеша встал и… тихо вышел из моего дома. Проснулся. Позже, за окном некоторое время лаяла дворняжка, звала соседскую собаку, которая умерла вчера ночью.

Дома не чувствую приюта. Дверь скрипит, когда открываю её настежь. Темнота засиживается здесь, как чёрная напасть. Огонёк свечи колеблется от биения тёмных стен, давящих, как мрачные руки, сжимающие моё сердце. Уже стар, но одиночество для меня – это спасение для других. Доски, из которых сделан дом, гниют и скрепят. Между стен – шорохи, – не уж-то крысиные? А то в городе сегодня говорили, что крысы все куда-то исчезли. В углу лежит дохлая крыса, объеденная личинками, и смотрит на меня пустыми глазницами. Внутри меня сидит что-то и тоже скребётся, и чувствую это давно. Стук в дверь. Это она, но моё тело не двигается с места. Она стучит опять и просит меня открыть. Но не могу… Молящий плач за дверью… Слишком изменился. Мне не даёт жить чёрная желчь.