Владимир Романенко - Год белой кометы

— Ну вот, Максим Петрович, зря вы искупались, теперь и ваше сердце не будет знать покоя.

— Вы — коварная женщина, Серафима Ивановна, ведь это вы предложили мне искупаться. И знали, чем это мне грозит…

Максим Петрович засмеялся и добавил:

— И отвечать за последствия придется, я думаю, вам!

— Ну… Я для вас большого интереса не представляю, я женщина простая и совсем не юная.

— Я тоже не молочно-восковой спелости и не граф…

Хасан бросил быстрый взгляд сначала на Кирилова, потом на Симу и, подняв глаза, задумчиво произнес:

— Только Аллах знает дорогу сердца… Пора мне, пойду к отаре. Спасибо, что заехали, и за гостя тоже спасибо!

— И нам надо ехать, Хасан Аубекирович, иначе засветло не вернемся назад. Вам спасибо за айран и за рассказ. Всего доброго!

Было уже около четырех часов дня, когда они снова вернулись к озеру и вышли в обратный путь. Дневной зной раскалил безветренный воздух, в траве звенели кузнечики, и как всегда в это время, пахло чабрецом, душицей, земляникой, березовыми листьями, словом, всем, чем пахнет лето там, где пролегает граница между пышными альпийскими лугами и лесом, как будто перенесенным сюда из среднерусской равнины. Солнце постепенно скрылось за набежавшей откуда-то из-за гор пеленой облаков, которая становилась все плотнее и плотнее, и когда лошади пошли уже под густыми темными пихтами, прогремел первый раскатистый удар грома.

— Ну вот, я же говорила вам, что дождь может пойти в любую минуту! Давайте быстрее, может быть успеем к пикету!

Корнет побежал мелкой рысью. Вполне освоившись в седле, Максим Петрович также слегка пришпорил лошадь и та резво пустилась вдогонку. Он почувствовал влажный ветерок на лице и вспомнил старую персидскую пословицу о том, что среди удовольствий жизни мужчина обязательно предпочитает верховую езду. Лошади бежали все быстрее, но когда Максим и Серафима выехали на широкую поляну, стена дождя, которая с шумом двигалась где-то сзади, все-таки накрыла их и они сразу оказались под обрушившимся с неба водопадом. Сима направила своего коня на едва заметную тропу, и через две-три минуты они оказались перед дверью небольшого бревенчатого домика, очевидно, специально построенного в стороне от лесной дороги.

— Четвертый пикет, — сказала Сима, — сейчас я открою дверь и будем сушиться.

В домике было сухо и на удивление тихо. Шум дождя едва проникал сквозь деревянные стены, и только тусклый серый свет да капли, стекавшие по стеклу, напоминали о том, что там, за окном бушует непогода. Сима сразу же достала из рюкзака пакет с бумагой и спичками, подошла к печурке, сваренной из железной бочки, и попыталась разжечь уже заложенный кем-то сухой хворост. Так и не успев надеть брезентовую куртку, она промокла насквозь с головы до ног, ее руки подрагивали от холода, ломали спички и Кирилов, забрав у нее коробок, быстро поджег смолистые ветки с берестой, раздул пламя. В домике сразу стало тепло и светло от огня, который гудел в проеме печки, не закрытом дверцей.

— Вам надо переодеться и просушиться, иначе простудитесь, — сказал Максим Петрович, глядя на дрожащие губы Симы.

— Вы-то чем лучше? — ответила она, кивнув в его сторону, — Ладно, отвернитесь.

Кирилов послушно уткнулся лицом в дверь. Через две минуты она разрешила ему повернуться и он увидел, что Сима сидит на деревянных нарах, закутавшись в легкое шерстяное одеяло, а ее одежда висит на протянутой из угла в угол веревочке. Он тоже снял промокшую рубашку, повесил ее поближе к печке, набросил на себя штормовку, сел на чурбак. Надо было о чем-то говорить, но он не мог произнести ни слова, молча глядел на огонь, но ему казалось, что он разговаривает с Симой, и что она тоже говорит с ним на каком-то неведомом до сих пор языке, который становится понятным и доступным только один раз в жизни…

… «Ты ведь знала, что будет дождь, и что мы придем сюда»…

… «Знала. Я просила этот дождь, чтобы он пришел поскорее»…

… «Но ведь я не смогу сидеть рядом с тобой вот так неподвижно, смотреть в твои грустные глаза, на твои волосы, свившиеся в локоны под дождем, на подрагивающие, зовущие губы… Я обязательно подойду и обниму тебя, попытаюсь согреть…»

… «Как долго я ждала этого…»

… «Я хочу сесть рядом, но не могу подойти — боюсь ошибиться в тебе, обидеть тебя…»

… «Не ошибись в себе — такая ошибка может ранить меня очень больно…»

…Пронзительный свет вечернего солнца высветил резкий желтый квадрат на бревенчатой стене сторожки, и Максим Петрович невольно открыл глаза. Сима дремала, положив голову на его плечо и обняв его загорелой рукой. Дождь прекратился, и в маленьком просвете окна резкой синевой проглядывало такое чистое небо, что как будто вовсе и не было никакой грозы. Кирилов привстал, внимательно вгляделся в лицо Симы. Слегка припухшие от поцелуев губы скрывали какую-то еще незнакомую ему счастливую улыбку, и от этого Максим Петрович вдруг почувствовал, что у него еще никогда не было такого близкого и такого дорогого ему человека.

Летние ночи в том году были очень теплыми и безоблачными. Вечерние короткие грозы вымывали начисто горный воздух, и он стоял неподвижно, как будто отдыхая от ударов ветвистых молний и потоков воды. Кирилов никогда еще не работал так легко и с таким удовольствием, как тогда, после прогулки к озеру Суук-Джюрек.

Сет (Сет — период наблюдений на телескопе.) из пяти ночей прошел на удивление удачно, без потерь времени на ремонт приборов, без сбоев телескопа, без погодных проблем. И каждый раз, когда ночные наблюдения заканчивались и наступала дремота, ему виделись глаза Серафимы и казалось, что ее рука мягко касается его лица…

— Все равно ты всегда будешь думать больше о своих звездах, чем обо мне…, - сказала она грустно в тот вечер, когда Максим уезжал на наблюдения.

— Не так, — ответил он — теперь у меня стало на одну звезду больше. И, подобно звездам небесным, она возникла из пламени и пыли. Я открыл эту звезду, и теперь мне предстоит долгий путь ее познания.

Сима удивленно посмотрела на него и засмеялась:

— Тебе надо было стать не астрономом, а поэтом. То, что ты сейчас мне сказал, звучит как стихи.

— Всякий познающий Мир обязан быть поэтом.

Нет ничего более поэтичного чем Мироздание.

И тот, кто не хочет или не может этого понять, никогда не осмыслит всей глубины Истины!

До станции оставалось всего полчаса. Сима смотрела сквозь пыльную пелену окна вагона, который бился из стороны в сторону в хвосте безнадежно опоздавшего пассажирского поезда. До Галаевской ветка дороги не доходила, поэтому ехать надо было до Виногорска, где была ближайшая железнодорожная станция. Сима рассчитывала добраться туда еще засветло, чтобы успеть на какой-нибудь проходящий автобус, но поезд, на который она взяла билет, почему-то все время останавливался и подолгу стоял, иногда даже там, где не было и близко не то что какого-нибудь поселка, но и просто будки путевого обходчика. И только теперь, когда время перевалило за полночь, показались вдалеке первые огоньки городских окраин. Предстояло ждать до утра первый рейс автобуса в холодном и пустом здании вокзала.