Владимир Фомичев - Поле заживо сожженных.

Примером тому может служить зарубленное два года назад «Литературной Россией», «Литературной газетой», другими печатными органами мое «Открытое письмо С.В. Михалкову». Это письмо было написано как ответ на бездоказательную, как представляется, публичную критику маститым писателем историко-патриотического движения, ответ – противоположный взгляд на то же самое.

Почему в наше перестроечное время письмо не нашло издателя? Полагаю, что размышления общественности над причинами сокрытия его и множества ему подобных корреспонденций несомненно будут способствовать активизации благотворных, но трудно идущих некоторых процессов современности. Предлагаю этот документ вашему вниманию.

Прочитал в последнем номере «Литературной России» ваше высказывание об одном из самых благороднейших проявлений современной общественной жизни – историко-патриотическом движении, которое вы совершенно бездоказательно обвиняете в «национализме, шовинизме и антисемитизме», и хочу в этом письме выразить полное несогласие с вами. «Зачем это ему, такому опытному и заметному, советских людей напраслиной удивлять?» – спросил я и не нашел ответа на вопрос.

Развивая свою мысль, не могу не сказать, что мне, как и подавляющему большинству русских людей, от имени которых выступаете, глубоко симпатичны идеи, цели и основные действия членов объединения «Память» – во всех уголках страны. Считаю, в отличие от вас, их подлинно, деятельно и бескорыстно, по врожденному чувству любящими Родину людьми…

Если вы «настоящий российский интеллигент», то почему не говорите о том, что в Российской Федерации, где было больше всего Хатыней и Лидиц, до сих пор нет в большинстве случаев памятников на их местах, нет самого символа гибели мирного русского населения во время Великой Отечественной войны? В моем родном Угранском районе Смоленской области гитлеровцы сожгли вместе с деревней Борьба 287 мирных жителей – почти в два раза больше, чем в Хатыни, но на месте Борьбы нет не только соответствующего трагедии памятника, а и дорога туда заросла (см. примечание 1)…

15 июля 1987 года

Сокрытие информации – очень серьезное преступление. Смертоносный необольшевизм перенял его эстафету от Политбюро ЦК КПСС. Так, лжедемократы, подобия людей, продолжают замалчивать трагедии российских Хатыней. Только в одной Смоленской области в адском пламени было сожжено почти семь тысяч мирных жителей, а всего их здесь уничтожено более 500 тысяч. Эти цифры, применительно ко всем оккупировавшимся гитлеровцами территориям России, похоже, требуется увеличить примерно в десять раз. Однако в стране и в год шестидесятилетия Великой Победы никто не сказал о них на государственном уровне; не провели системные исследования, не поставили общенациональный памятник жертвам, которые исчисляются миллионами, – памятник человеческим страданиям в результате небывалого холокоста стариков, женщин, детей на Русской Земле.

К настоящему времени положение даже усугубилось. Общегосударственные символы гибели гражданского населения во время кошмарного нашествия на нашу страну иноземцев – Хатынь и Бабий Яр – оказались за границей, а в России похожего мемориала нет. Такое отношение к народной памяти лишь демонстрировали триста лет назад окончательно покорившая Китай Маньчжурская династия да в конце ХVIII века колониальные режимы управления в Австралии и Океании…

Владимир Фомичев. О писателях и книгах.

Москва-«Смядынь», 2007, стр. 15–20.

Март 1943 года. Смоленщина. Входили в сердце острой болью зарева полыхавших соседних деревушек, особенно зловещие глубокой ночью. Затем «культурная нация» добралась и до наших Желтоух, хотя деревушка находилась почти в полутора километрах от большака, магистрали передвижения гитлеровских войск. Разъяренные при отступлении разбойники полностью проявили тогда свой звериный нрав, наполнив горелой вонью самые отдаленные уголки лесного края. Наверно, помните строки Михаила Исаковского из стихотворения как раз о наших местах «Есть во Всходском районе…»: «Ничего от деревни моей не осталось, ничего – ни кола, ни двора»?

Как заколотилось сердце, когда запылала своя кровля! Селение сгорело дотла, кроме трех расчетливо оставленных изб: в середине и по краям кладбища нашего соснового жилья. Объявив, что всех до единого сожгут, загнали старых и малых в одну избу, но затем, изуверски испытав жутью, все же выпустили и запалили хату. Видно, продляли садистское удовольствие, хотели извести бедных сельчан до смерти страхом. Операцию один к одному повторили в следующей оставленной избе. Не удовлетворившись этим устрашением, кровавые чудовища в конце концов уже в единственно сохранившемся пока доме заставили всех нас дожидаться смерти примерно шесть часов. Двери его заколотили, у каждого окна выставили по автоматчику, готовя жестокую казнь. Эту избу подпалили вместе с нами, а потом, когда красный дракон ринулся на приготовившихся к кончине, внезапно открыли дверь, через которую мы все хлынули на волю.

Никто до сих пор не знает истинной причины тогдашнего «милосердия» фашистских гадов. У нас немало ходило на этот счет легенд, предположений. Теперь, спустя многие годы, зрело размышляя, я пришел к твердому выводу-убеждению, что наши палачи в последний момент испугались возможной конкретной мести красноармейцев, которые уже наступали им на пятки. И не решились к своим чудовищным злодеяниям добавить еще одно. Ибо эта месть в таких случаях была ужасной для карателей.

Один земляк из Гжатска рассказал мне, что он, тогда еще подросток, стал однажды свидетелем того, как яростно, в неудержимом порыве гнева, осуществил грозное правосудие передовой отряд наших бойцов над самими фашистскими поджигателями, застигнув их на месте подобного преступления. «Бросали пойманные фрицевские морды в костер по одному, – говорил рассказчик. – Каждый дико верещал, как заяц, и лишь синий столб огня поднимался на месте крика. Видно, не зря говорят: «Гореть тебе синим пламенем!». Такого оно цвета бывает, когда людской плотью костер поддерживают».

Самозванные претенденты на мировое господство, палачи из палачей, проводили откровенный и омерзительный геноцид! В поэтическом цикле «Прицельные грома» я завершил стихотворение о перенесенных мной и однодеревенцами мучениях того далекого дня сорок третьего года следующим четверостишием:

Да, законченные выродки – тогдашние новые учителя «варварской России», показав воочию свое канннибальство как олицетворение русоненавистнического Запада, влили в наши души до скончанья дней неизбывную горечь, которая постоянно возвращает к страшному пережитому. И потому всегда в минуты размышлений об ошеломляющих сороковых сами собой приходят под давлением тяжелого опыта прошлого видения пылающей России, воспоминания о тогдашних муках честного и простого деревенского народа, как будто все происходит сейчас.