Алексей Резник - Хроника пикирующего района

В здании заводоуправления на втором этаже точно так же, как и в редакции газеты «Хроника Пикирующего Района», шла рабочая еженедельная планерка. Проводил ее генеральный директор и фактический владелец завода Сергей Алексеевич Мухоргин – в меру упитанный, веселый и добрый мужчина сорока с небольшим лет от роду, переполненный кипучей созидательной энергией, постоянно фонтанирующей в виде множества широко рекламируемых блистательных идей и импульсивных неординарных поступков. Самое главное заключалось в том, что Сергей Алексеевич был исключительно талантлив от природы и лучше всех окружающих знал об этом. Общеизвестной сентенцией является утверждение «априори» о том, что настоящая талантливость неотделима от почти маниакальной одержимости, и Сергей Алексеевич в полной мере хлебал по жизни последствия своей неукротимой одержимости, равно как и жутко мучился побочными эффектами, самопроизвольно расширяющейся вширь, вверх и вглубь, вопиющей талантливости. Он ненавидел вынужденный сон, отрывающий драгоценное время созидания, и вследствие этого практически не спал, являя собой материальное воплощение почти вечного бодрствования. Его фантастическая одержимость, всегда тесно переплетавшаяся с уверенностью в успехе того либо иного задуманного предприятия, носила ярко выраженный заразительный характер и, в результате, Мухоргину безотчетно, истово, можно сказать, верил даже сам командир Района, Сергей Львович Паркиориц – патологически недоверчивый в силу занимаемой им суперответственной должности.

Главным и единственным смыслом жизни, и источником постоянного обожания Мухоргина являлось высокорентабельное пчеловодство, как панацея от всех напастей и бед, постоянно и безжалостно рвущих на клочки многострадальный Пикирующий Район, неудержимо приближая его последний час. Скорее всего, что идея-«фикс» Мухоргина на самом деле не являлась идеей-«фикс», а полностью соответствовала реалиям суровой окружающей действительности. Тщаниями, проводимой Сергеем Алексеевичем рекламно-просветительской кампании, все от мала до велика жители Пикирующего Района знали, что дольше всех людей на свете живут именно профессиональные пчеловоды, в девяностолетнем возрасте сохраняя живость и остроту ума двадцатилетних, и сходят в могилу с легким сердцем, веселой снисходительной улыбкой на устах и твердою верой в счастливую загробную жизнь.

Свою прошлую жизнь Мухоргин, как и подавляющее большинство жителей Пикирующего Района помнил достаточно поверхностно. Из размытого цветными неясными пятнами и мутными расплывчатыми тенями Настоящего Прошлого, в память Сергея Алексеевича навсегда врезалось лишь одно кровоточащее, постоянно неприятно дающее о себе знать воспоминание – как его вместе с трепетно вынашиваемой идеей о высокорентабельном процветающем пчеловодстве, предельно цинично предали и вышвырнули в гулкую зловещую пустоту, наполненную басовитым угрожающим жужжанием гигантских голодных шершней, барражирующих в поисках пчел, обладающих нежным пикантным вкусом.

Великолепно, очень красочно и рельефно выпукло, помнились ему самые первые минуты его появления на территории Пикирующего Района – те впечатления, которые Сергей Алексеевич испытал, когда вышел из пустого холодного вагона Бешеной Электрички на заброшенном, заплеванном и заблеванном перроне неизвестной и никогда ранее не слыханной им станции с неприятным названием Мертвоконево.

Крайняя подавленность и полная растерянность, физическая разбитость и эмоциональная опустошенность – эти определения звучали бы слишком слабо для того, чтобы точно охарактеризовать тогдашнее общее состояние Сергея Алексеевича. Он был полностью уничтожен и самого себя чувствовал едва ли не мертвецом с, по меньшей мере, месячным стажем.

Стояли вечерние сумерки, пустынный перрон продувал ощутимо прохладный пронизывающий ветер, периодически поднимая слабые вихри из пыли, обрывков газет, рваных полиэтиленовых пакетов, использованных презервативов и пластиковых одноразовых шприцов, с тоскливым звоном перекатывая жестяные консервные банки из под дешевых рыбных консервов, вдувая в нежную и впечатлительную душу Мухоргина смятение, щедро подкрашенное паническим страхом.

С громким многозначительным шипением автоматически закрылись двери вагонов Бешеной Электрички и, бодро застучав ржавыми колесами, неприкаянный электропоезд отправился по маршруту, точно неизвестному даже его машинистам, ежесекундно набирая скорость в геометрической прогрессии. Голодного и вымотанного Мухоргина опасно качнуло мощной воздушной волной, поднятой бешено стартовавшим в полную неизвестность скоростным электропоездом.

А в следующую секунду Сергей Алексеевич увидел Шершней-Убийц – совершенно чудовищных насекомых, каждое из которых достигало не менее пятнадцати сантиметров в длину, не считая черной иглы жала, нацеленного на многочисленных потенциальных врагов из под низко опущенного полосатого брюха. Шершни вылетели откуда-то сквозь, внезапно серебристо засиявшую непроницаемую пелену, на миг застлавшую близорукие глаза Мухоргина плотным занавесом. Адские насекомые не тронули Сергея Алексеевича, но все как один злорадно посверкали ему в лицо, словно автомобили фарами, черными фасетчатыми глазищами, после чего, беспрекословно подчинившись телепатической команде самого крупного шершня, летевшего во главе стаи, видимо – вожака, умчались куда-то вслед за уже исчезнувшей в пыльных сумеречных далях «бешеной электричкой», распространяя на много метров вокруг грозное басовитое жужжание.

«Если здесь живут шершни, то должны обитать и пчелы!» – с надеждой подумал Мухоргин, опять оставшись в одиночестве и отчаянно, но, тщетно, пытаясь вспомнить, когда и при каких обстоятельствах он сел в эту электричку, как его, вообще, могло занести в столь жуткое, тоскливое и заброшенное место, каким, по всей видимости, являлось это самое Мертвоконево. Название станции, выведенное крупными черными буквами, он прочитал на покосившейся вывеске, прикрепленной к фронтону небольшого деревянного здания местного вокзала. Непосредственно над вывеской с названием станции, на коньке крыши, видимо, для вящей наглядности, был прикреплен выбеленный ветрами и дождями, жутко оскалившийся лошадиный череп. Узкие, густо запыленные окошки вокзального здания, своей явной непрозрачностью и безжизненностью, сильно смахивали на глаза безнадежно больного человека, впавшего в состояние глубочайшей комы. У Мухоргина появилась необъяснимая уверенность, что внутрь этого умершего естественной смертью вокзала, давно уже не ступала нога живого человека, точно также, как и давно никто не ходил по щербатому потрескавшемуся перрону, на котором он сейчас стоял и смотрел в открывшиеся ему туманные пыльные дали, размывавшие контуры, и очертания домов села Мертвоконево.