Алексей Резник - Планета несбывшихся снов

Той же самой ночью, где-то на Земле, в узкой холостяцкой кровати неожиданно для себя, проснулся двухметровый бывший космический десантник, а ныне студент выпускного курса факультета Космической Зоологии Московского Университета, Джон Гаррисон и внезапное пробуждение его, как и далекой и неведомой ему красавицы Геры, оказалось напрямую связанным с, будто бы наяву, позвавшим его голосом, соответственно – женским голосом. Необычным, никогда не слышанным им на Земле, очень красивым и фантастически мелодичным. Джон сел на кровати и полубессмысленно уставился в окно – на мириады сияющих в фиолетовом бархате ночи далеких звезд. Казалось, что чудесный женский голос, чьи отзвуки только-только растаяли в холостяцкой спальне Джона, преодолел миллионы световых лет с одной из этих звезд лишь для того, чтобы он его услышал и проснулся.

«Какой красивый сон!» – подумал Джон и невольно улыбнулся. Но, по старой десантной привычке, он постарался побыстрее избавиться от сентиментального настроения, не имевшего никаких зримых корней в окружающей реальности, и уже через несколько секунд полностью переключился на анализ текущей обстановки, переполненной множеством проблем, главными из которых Джону показались его вчерашняя ссора с некоей Мариной Баклевски и сегодняшний предстоящий экзамен по Основам космической зоологии. Марина Баклевски считалась, вроде бы, как его девушкой уже на протяжении почти семи месяцев, и он даже подумывал сделать ей предложение, а сегодняшний экзамен предстояло сдавать профессору Солонцу, являвшемуся личным заклятым врагом Джону Гаррисону. В случае завала означенного экзамена под большим вопросом могло оказаться само дальнейшее пребывание Джона на своем знаменитом факультете.

Джон откинулся назад, опершись широкой мускулистой спиной о прохладную стену и вдруг опять поймал себя на мысли о том, что вновь с удовольствием воспроизводит в памяти звуки таинственного и чарующего женского голоса, прилетевшего с какой-то дальней-предальней звезды. Чисто машинально задержал он взгляд на далеких созвездиях, трепетно мерцавщих среди ночных небес и в голове его родилась шальная мысль: «Наверняка я услышал голос неизвестной нашим космозоологам представительницы уникального вида особой космической сирены или звездной русалки! Звездная русалка позвала меня за собой – безоглядно нырнуть в космический омут, где она меня насмерть защекотит и откуда мне не вынырнуть!». Джон негромко рассмеялся спонтанно родившейся необычной фантазии, а затем всерьез на себя разозлился и решительно вернулся к трезвому анализу текущей обстановки. Посмотрев на часы, он убедился, что было еще только три часа ночи и до подъема оставалось добрых двести сорок минут, которые смело можно было посвятить крепкому и освежающему сну, так необходимому перед ответственнейшим экзаменом. Джон резко принял горизонтальное положение и, укрывшись одеялом с головой, немедленно уснул, не подозревая о том, что слышал он сейчас голос собственной судьбы, ждущей его впереди и звавшей поскорее встретиться с собою, пока она окончательно не растворилась среди света звезд и навеки оказалась бы потерянной для него…

Багрово-оранжевый свет ночного спутника скупо проливался, ничуть не согревающими лучами, на поверхность Великого Болота, нарисовав по всей его необъятной площади причудливую и жуткую картину поразительно сочетавшихся светотеней, смутных штрихов и неясных бликов, в цветовой основе которых, безусловно, лежала зловещая багровая палитра лучей ночного солнца Плевы (так называлась планета, на которой росли Ракельсфаги). И тут, и там по бескрайним болотным просторам одинаковым холодным безжизненным золотом вспыхивали сотни тысяч пар глаз – больших и маленьких, и очень больших, с одинаковым выражением лютой ненависти, жадно выискивающих добычу. Шипение различных тональностей – от едва слышного до гудящего басовитого, утробное чмоканье, злобно-насмешливое щелканье, почти астматические, крайне неблагозвучные стоны, хрип и храп, чавканье, гогот, визги, рычание, вопли ужаса и ярости, сумасшедший хохот и плач – нет возможности перечислить полностью и передать точно все составляющие звуковой какафонии, каковую создавали по ночам на Болоте бесчисленные легионы его обитателей. Миллионы их голосов, однако, время от времени безнадежно гасли и заглушались на фоне могучего дыхания самого Великого Болота, периодически содрогавшегося, словно бы в мучительном кашле, от самого дна, которого оно не имело, до поверхности, кишащей великим многообразием форм растительной и животной жизни. И тогда, в темном тяжелом воздухе над Болотом прокатывался громовой зловещий гул, в небо ударяли мощные грязевые гейзеры, там и сям надувались громадные пузыри и со страшным грохотом лопались – в такие моменты создавалось ощущение, что Болото бесилось само на себя за то, что ему выпала столь тяжелая судьба оказаться не чем-нибудь, а именно – Болотом, таким огромным, таким бездонным и таким безнадежно ужасным.

В описываемый нами момент, примерно в те же самые минуты, когда юная красавица Гера целенаправленно пробиралась среди кромешного мрака по своей родовой Ветви к ее конечному краю, а Джон Гаррисон у себя на Земле крепко спал в холостяцкой кровати, на одной из затерянных координат Великого Болота грозный, мудрый и свирепый Вождь Болотных Карликов Эгиренечик, по прозванию Лютый, задрав большую уродливую голову кверху, внимательно вглядывался в цветущую купу ближайшего Рагельсфага – того самого, на Ветвях которого жило племя Геры.

Эгиренечик стоял на широкой низкой болотной кочке, крепко упершись массивными кривыми ногами об ее ненадежную склизкую поверхность. Для большей устойчивости, гипертрофированно мускулистыми когтистыми руками он сжимал древко гарпуна, воткнутого точно в центр кочки. Безмолвного и сосредоточенного Вождя окружало десятка три хорошо вооруженных воинов, сидевших в крепких и легких плоскодонных лодках, целиком изготовленных из скорлупок семенных стручков Ракельсфагов. Длинные бороды карликов под светом спутника казались щетинистыми оранжевыми мочалками. Посверкивавшие фальшивым золотым блеском глазенки-буравчики с преданным благоговением, не мигая, смотрели на Вождя. Вождь пребывал где-то в недоступных простым воинам мысленных высях, парившим не ниже, чем на уровне цветущих крон Ракельсфагов.

Влажные ноздри Эгиренечика широко и интенсивно раздувались, с шумом вдыхая и выдыхая ночной болотный воздух, куда несколько минут назад начали примешиваться незаметно струившиеся с расцветших ветвей Ракельсфагов испарения только что родившейся высоко наверху Весны. Подобной силой обоняния среди племени Болотных Карликов обладали лишь Великие Вожди, одним из которых посчастливилось родиться Эгиренечику, хотя сам себе он не особенно завидовал. Будучи истинным сыном Великого Болота, он проклинал судьбу за то, что не родился одним из жителей Деревьев и ему никогда не придется полной грудью вдохнуть сладкий аромат настоящей Весны, небрежно дарившей жителям Болота лишь жалкие крохи от этого обонятельного великолепия, но зато с ни чем неоправданной щедростью отдающей себя целиком обитателям цветущих крон Ракельсфагов. Эгиренечик знал, что корни Деревьев растут прямо из дна Болота, что именно Великое Болото является матерью Деревьев, что именно оно кормит и поит Ракельсфаги, поддерживая их исполинскую мощь и надменную вызывающую красоту. А самое плохое, с точки зрения Эгиренечека, заключалось в том, что райскую беззаботную жизнь обитателям Деревьев дарило тоже Великое Болото, хотя эти капризные изнеженные ублюдки не являлись его сыновьями и дочерями. И в самый большой логический тупик Вождя ставило то необъяснимое и невероятное обстоятельство, что к истинным своим детям, к которым Эгиренечек по праву относил себя и все свое несчастливое племя, Великое Болото относилось с постоянной хладнокровной жестокостью, усугубляемой различного рода изобретательными и утонченными издевками, превращающими и без того не сладкую жизнь Карликов в настоящий Ад. Совсем не случайно мудрый Эгиренечик уже много лет назад пришел к выводу о том, что до тех пор, пока ландшафт Великого Болота портят торчавшие из него Деревья, окружающий мир будет оставаться несовершенным и уродливым.