Михаил Першин - Конец света

Но в этом не было случайности, а одна лишь закономерность. Катина учительница, Ника Аркадьевна, окольными вопросами выяснив у Кати их семейное расписание, специально выбрала время, чтобы поговорить с дедушкой один на один.

Так вот, Ника Аркадьевна.

Она вошла, извиняясь, что побеспокоила больного, который, в свою очередь, извинялся за то, что не может напоить ее чаем и вообще принять должным образом. Единственным доступным ему жестом гостеприимства было выключение телевизора.

– Меня очень беспокоит Катя, – начала Ника Аркадьевна, когда закончился обмен любезностями и все расположились: люди – на стульях, больная нога – на пуфике.

Для полноты картины надо указать: диван под наброшенным пледом, скрывающим постельное белье; вазу на столе, без цветов, зато с карандашами и фломастерами; рядом – разбросанные книги, блокнот и атлас мира – предметы, необходимые больному для решения кроссвордов и занятий с внучкой и за которыми, по состоянию своего здоровья, он не мог постоянно ходить к шкафу; кроме того, на столе лежали телефонная трубка, пульт от телевизора и несколько дисков с фильмами, а отдельной батареей грудились в углу лекарства. В общем, все это напоминало картину «Визит участкового врача», тем более, что в некоем высшем смысле врач и учитель – коллеги.

Итак, Ника Аркадьевна начала с того, что ее беспокоит Катя:

– Вы знаете, это все как-то резко произошло. Я чувствую, вот просто буквально сердцем чую, что на нее кто-то плохо влияет.

Антон Сергеевич невольно усмехнулся. Ника Аркадьевна истолковала его реакцию по-своему и воскликнула:

– Нет, вы так легко это не воспринимайте! Я знаю, ка́к родители обычно слушают нас, педагогов. Поэтому я, кстати, и хотела переговорить сперва с вами: вы, я уверена, более серьезно отнесетесь, чем папа с мамой. Это очень серьезно, и первые сигнальчики, звоночки видит учитель!

– Слышит, – автоматически уточнил Антон Сергеевич и тут же пожалел об этом.

– Что?

– Нет-нет, ничего, я просто согласился с вами, что педагог первым замечает . Я сам учитель, вот только сейчас… – он указал на гипс.

– Вот и замечательно! Значит, мы поймем друг друга! Ведь дома, вы сами знаете, они не раскрываются. А в школе, среди сверстников… Но, честно сказать, я всего могла ожидать. От любого. Но только не от Кати!

– Да что она такого натворила?

– Вы знаете, что она ругается матом?

Антон Сергеевич чуть ногу с пуфика не уронил и застонал от резкой боли.

– Представьте себе! Не далее, как позавчера она при всем классе, не стесняясь, выругалась самым… Ну самым непотребным образом!

– Что же она сказала?

– Какая разница?

– Все-таки. Если мы узнаем, что́ именно, то сможем выяснить, где она это услышала.

Этот довод убедил Нику Аркадьевну, и она сказала:

– Она сказала…

Следующее слово она произнесла в три приема:

– …по… (вслух)

…хер… (одними губами)

…ить! (снова вслух)

Антон Сергеевич выдохнул с облегчением:

– И всё?

– А вам мало?! – ужаснулась Ника Сергеевна.

– Простите, вы какой предмет ведете?

– Русский язык и литературу. Но сейчас я пришла как классный руководитель.

– Как филолог вы безусловно знаете, что хер – название буквы, такое же, как, скажем, ижица или ять .

– Да, но ведь не только!..

Антон Сергеевич, на правах старшего, остановил ее жестом ладони. После чего прочел небольшую лекцию, пересыпая ее вставочками «Вы, конечно, знаете», «Как известно» и «Вы же согласитесь», о трагической истории обычной буквы, волей случая имевшей форму крестика, которая превратилась в одно из самых неприличных слов родного языка. Несмотря на его словесные реверансы, она всплескивала руками и краснела, когда он произносил:

– Ведь в те времена похерить или положить хер значило не более чем зачеркнуть , перечеркнуть , как бы изобразив поверх зачеркнутого эту букву…

Или:

– Это вроде как нынешние скромники говорят: «гэ», «жэ» или «бэ». (Покраснела.) Только тогда еще помнили названия букв и вместо «хэ» говорили «хер». (Всплеснула.) А нынче это звучит как отдельное слово, стараниями этих горе-скромников ставшее неприличным…

Нетрудно заметить, что Антон Сергеевич, как и его сын, был сторонником взглядов писателя и публициста Арсения Морковцева. Это понятно любому, кто хоть раз слышал по радио или читал в интернете пламенные выступления Морковцева в защиту чистоты языка. Беда в том, что Ника Аркадьевна с ними не была знакома, и смысл того, что говорил Беркутов-старший, остался для нее так же темен, как в начале нашего рассказа – речи Беркутова-среднего для Беркутовой-младшей, удивившейся, что папа предпочитает грубые слова не очень грубым.

«Как? – удивится, в свою очередь, читатель, – вы хотите сказать, что это одно и то же – считать «блин» неприличным словом, а «похерить» – приличным?» Лучшим ответом на это было бы просто предложить поискать по сети и прочесть первоисточник – того же Морковцева. Тем не менее рассказчик воспользуется тем, что данная часть текста не помечена звездочками и он может позволить себе пересказ отвлеченных теорий. А именно: что «х*й» остается х*ем, «бл*дь» – бл*дью, а «ёб» (уж извините, некуда тут звездочку вставить!) – ёбом, даже если назвать их «фигом», «блином» или «ё-мое», и что…

Нет, всё как-то коряво выходит. Пересказу никогда не заменить первоисточника. Тем более, что, пока рассказчик пытался изложить идеи Морковцева, он (то есть рассказчик) параллельно набрал в поисковой системе «морковцев мат хер блин фигово» (надо просто знать ключевые слова) и по первой же ссылке нашел цитату, которую и приводит здесь:

«Разница между неприкрытым матерщинником и тем, кто использует слова вроде « блин » или «п о́ фигу », такая же, как между флибустьером, идущим на абордаж, и тем прохвостом, который приглашает свою жертву в таверну и за дружеской беседой подсыпает в вино снотворное или яд, а потом очищает карманы не хуже откровенного грабителя. Не знаю, как кому, но мне лично явный бандит представляется фигурой не самой достойной, но все же не вызывающей такого омерзения, как отравитель».

Вот так будет лучше, чем пересказывать. Что же касается слова похерить , то использующего его можно, продолжая «пиратское» сравнение Морковцева, сравнить с коллекционером старинного оружия, в чьем собрании хранится жутко грозное на вид орудие, которое мы с вами принимаем за смертоносную саблю, но специалист-то отлично знает, что это всего-навсего нож для разделки рыбы и мяса из бригантинного камбуза (впрочем, не исключено, что кок был одноногим и имел прозвище Окорок).

Так или иначе, Ника Аркадьевна поняла, у кого Катя понабралась этого ужасного слова, хотя, в силу уважения к старшему коллеге, и отнесла это на счет его наивной привязанности к архаизмам. Поэтому она не стала спорить, тем более, что у нее был заготовлен для обсуждения еще один вопиющий факт.